— Эрик и сам был одержим.
Еще один голос возопил о тишине, и я перешел на шепот.
— Когда-то мы были в Африке и вместе прошли через войну и ужасный голод. Эрик вернулся в твердой уверенности, что ему удалось прозреть судьбы мира и с тех пор полюбил говорить, что мы несчастные пленники инстинкта, который толкает нас к нашей собственной смерти. Я думаю, что его книга явилась своеобразным средством заставить нас действовать, хотя бы под влиянием страха.
— Кошмар. — Мэдден пожал плечами и откинулся на подушку. — Издатели сочли книгу чересчур мрачной. Может быть, в ней и содержится правда, да только не та, которую мир хотел бы знать. И книгу зарубили.
Мы подключились к уходу за больными, как только почувствовали себя мало-мальски здоровыми: мыли полы, выносили утки и подкладные судна до тех пор, пока последние из наших подопечных не встали на ноги и не ушли из больницы.
Мертвые были похоронены. Власть восстановлена. Радио и телевизионные станции вернулись к нормальной работе в эфире. С нефтеперегонных заводов прибывали бензовозы с полными цистернами. Те из чиновников, кто выжили, приступили к своим обязанностям.
Я покинул госпиталь вместе с Мэдденом. Он думал вернуться в свою студию и предложил подкинуть меня до Альбукерка. Мы нашли доклад. Ле Мойена в целости и сохранности на заднем сиденье моей брошенной на произвол судьбы машины — страницы лишь чуть-чуть покоробило от дождя, бившего в открытые окна, но их вполне можно было прочесть. Я видел в этих страницах маленькую частичку надежды.
— Если я смогу найти Нордмана, — сказал я Мэддену, — если его лаборатория по-прежнему существует, если синтезированная Ле Мойеном молекула действительно пожирает вирус…
Наш путь на Запад занял-таки порядочно времени. Еда и бензин были дефицитом. Дороги после такой зимы нуждались в ремонте. Люди все еще боялись встречных, которые могли быть переносчиками заразы. Хотя вершины по-прежнему недоступно белели, склоны сплошь усеял нежно-зеленый кустарник, когда мы наконец спустились в каньон Тиджерас и въехали в Альбукерк.
Мы свернули к югу, и Мэдден высадил меня прямо перед запертой калиткой с табличкой, на которой было выбито: «Исследовательский Центр Нордмана». Я нажал звонок и довольно долго ждал, прежде чем на гравийной дорожке, ведущей от длинного зеленого металлического здания прямо к калитке, не показался убогий шаркающий старик. Неожиданно он остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от калитки и, прикрыв от яростного полуденного солнца глаза ладонью, слабо улыбнулся воробью, пролетавшему мимо него с обрывком какой-то веревки или шнурка в клюве. Он пожал плечами, дошаркал остаток пути и застыл, разглядывая меня в упор.
— Бен? — Голос у него был хриплый и надтреснутый, но все же знакомый. — Вот уж не ждал…
— Эрик! Это ты?
Викинга с огненной шевелюрой больше не существовало. Передо мной стоял седой сгорбленный старик, на котором мешком висели свитер и потертые джинсы. Через секунду он уже открывал калитку и протягивал мне свою костлявую, как у скелета, руку.
— Итак, ты добрался? — его голос звучал безжизненно, как будто бы ничто на свете его не интересовало.
— Как Сьюзен?
Я сказал ему, что Сьюзен умерла.
— И Моника тоже. — В лице его мелькнуло подобие живого чувства, боль глубже прорезала морщины на лбу под серебряным ежиком. — У нас было трое малышей.
Его ввалившиеся глаза нашарили доклад в моей руке.
— Это доклад Хьюго Ле Мойена. — Я протянул ему листки. — Тот самый, с которым он собирался выступать на симпозиуме в Атланте.
Он равнодушно прикрыл глаза. А я постарался втолковать ему, что может значить для нас этот доклад.
— Ле Мойен описывает сконструированную им с помощью биоинженерии молекулу антивируса. Первые испытания дали положительный результат. Я думаю, ты мог бы завершить…
— Хьюго? — перебил он, не слушая дальше. Он работал у меня. В лаборатории показал себя довольно способным исследователем, но за ее пределами — круглый дурак. Мы вынуждены были расстаться.
Он сунул листки обратно мне в руки.
— Прочти хотя бы, — настаивал я. — Он говорил, что это родилось из идеи, которую он обсуждал вместе с тобой.
Он снова взял доклад и нагнулся над титульным листом.
— Я уверен, что здесь нет ничего стоящего. Потом. — Он снова пожал плечами. — Но входи же.
Признаться, я ожидал более теплого приема. Он выглядел одновременно вялым и отрешенным, как будто его волновали несравненно более серьезные проблемы — однако не забыл закрыть калитку и кивнул мне, приглашая следовать за ним по заросшей травой дорожке к одноэтажному зеленому строению. Внутри я увидел лабораторное оборудование, сдвинутое к стенам, автоклавы и центрифуги, компьютеры и электронные микроскопы, скамеечки, заставленные стеклянной посудой. Большая часть пола была высвобождена.