– Бог, – настаивала Тресса. – И он наверняка предвидел, что мы окажемся в плену.
Мойя шлепнула ладонью по стене.
– Тогда что же он не сказал, как нам отсюда выбраться?
– Сказал, – возразила Роан, снова будто разговаривая сама с собой.
– Ты дергаешь и жуешь свои волосы, Роан, – ухмыляясь, заявила Мойя. – Это знак, что в твоей прославленной голове что-то происходит.
Роан пожала плечами:
– Мало что.
– В твоем случае мало что может изменить ход войны. Положение вроде как отчаянное, так что уж прости, если я кажусь немного надоедливой.
– Ну, просто… – Роан уставилась на Трессу, словно обращалась только к ней. – Разве ты не говорила, что ключ может открыть любой замок в Пайре? Не только двери, да? А мы заперты.
– Образно выражаясь, – возразил Дождь. – Нельзя вставить ключ в нечто образное.
Округлив глаза, Тресса поднесла дрожащую руку к груди.
– Должно помочь.
Сунув руку под рубаху, она поспешно шагнула в луч света.
– Подожди, – остановила ее Мойя. – Что ты собралась делать?
– Не знаю, – призналась Тресса. – Может, просто приложу ключ к стене и помолюсь.
Мойя облизнула губы.
– Рано пока. – Она выглянула в окошко и стала натягивать лук. – А ну как получится, а нам ведь еще с Голлом разбираться.
– Получится, – заявила Тресса.
Мойя сдвинула брови.
– По правде говоря, я начинаю тебе верить, но это так раздражает. Почему Малькольм просто не пошел с нами?
– Не мог, – ответила Тресса. – Он мне об этом говорил. Он бессмертный. С Мьюриэл та же история. Сюда пускают только мертвых.
Этот сукин сын меня проклял, – вспомнила Брин слова Мьюриэл. – Подарил вечную жизнь. Я его ненавижу.
И тут все встало на свои места. Все фрагменты сложились в идеальную, ужасную, упорядоченную картину.
Мьюриэл сказала: «Я его ненавижу. Всеми фибрами души».
Мать Брин говорила: «Ни наше существование, ни мир не должны были быть такими. Мир сломан, и мы продолжим так существовать, пока его не починят».
Дроум поведал: «А потом жадность и высокомерие Уберлина положили всему этому конец».
Но главным изобличающим фактом было признание Малькольма в том, что это он сломал мир.
От следующей мысли Брин едва не задохнулась.
О, благословенная Мари! Да ведь Малькольм и есть Уберлин!
– Наверное, в этом есть смысл, – сказала Мойя.
Брин ошарашенно подняла голову, но быстро поняла, что Мойя отвечает Трессе. Не важно. Наконец она сообразила, что, по мнению Дроума, ей нужно было знать.
Малькольм – бог зла.
Дождь перестал долбить камень киркой и посмотрел на нее:
– Ты свободна.
Глядя в узкую щель, Мойя дожидалась Голла. Гигант не стоял на месте. Он бесцельно расхаживал туда-сюда, иногда останавливаясь без всякой видимой причины, а затем переходил на другое место. Одноглазое создание то и дело било себя по голове, кашляло или наносило удары по воздуху. Наблюдая за ним, Мойя пришла к выводу, что он не намного умнее камня.
Да еще этот его единственный глаз… По правде говоря, глаз более всего беспокоил Мойю. Мало того, что у него нет пары, так он еще и слишком большой. И дело не в том, что глаз больше головы Мойи, а в том, что его пропорции не соответствовали голове Голла. Глаз занимал чересчур много места, размещаясь посередине лба и спускаясь ниже того места, где должен был находиться нос. Это уродство дополнял безжалостно зубастый рот, и оба органа едва умещались на яйцеобразной голове Голла.
Роан назвала задумку, которую они намеревались осуществить, планом, ибо так работал ее мозг. Мойя считала это отчаянной авантюрой, потому что так она относилась ко всему. Большую – и лучшую – часть своей жизни она провела, совершая один безрассудный поступок за другим. Азартные игры становились навязчивой идеей для тех, кто достиг хотя бы минимального успеха, а рискованные действия Мойи превратили ее из деревенской потаскушки в Щит кинига. Это положение было настолько уважаемым, что мужчины часто называли ее «сэр». То ли они забывались, то ли считали женскую форму обращения недостойной ее ранга, но чувства они испытывали подлинные. Ее уважали. Никто не мог этого отнять: ни мертвая мать, ни вождь или муж, ни даже одноглазый монстр. Она любила рисковать еще и потому, что встретилась с таким же заядлым игроком. Они подпитывали друг друга. Зевки, смех, слезы, прыжки с утеса – все это заразно. Многие не поняли бы последнего, но Тэкчин и Мойя понимали – и собирались снова это сделать.