Рэйту пришлось схватить Малькольма за запястье и чуть ли не силой заставить его идти за собой.
– Вот идиот, – бормотал Малькольм. – Совершенно забыл о том, кто он такой. Думает, быть рабом – привилегия. Привилегия, представляешь? Мэрил даже отказывается признать, что он человек – или рхун, как он нас уничижительно величает. Узколобый дурак и предатель!
– Ты сам раньше называл нас рхунами.
– Это было до того, как я узнал вас поближе, – Малькольм потряс пальцем у Рэйта перед носом. – Видишь, я способен внять голосу разума. А он – нет. Ах, Мэрил, мелкий ты хорек! Он знает все на свете, – то есть, он так считает, – да только вот не подозревает, что ничем не лучше любого другого. Я вообще не представляю, как он голову свою находит.
Малькольм продолжал кипеть от злости, уже тише.
– Так ты выяснил, кто его новый хозяин?
– Нет у него хозяина, – ответил Малькольм. – Он выносит горшки в Кайпе и чистит камеры в дьюрингоне. Недоволен переменами и винит меня в том, что я очернил его безупречную репутацию. Не понимаю, на что он жалуется. Он по-прежнему живет в одном из лучших домов в городе, причем заграбастал его себе целиком.
– Тогда кто был с ним в доме?
– Мэрил заявил, что живет один и, мол, я виноват в том, что он теперь изгой.
– Я видел кого-то наверху.
Малькольм недоверчиво взглянул на него.
– Точно? Тогда почему Мэрил мне солгал?
Рэйт пожал плечами.
– Обсудишь с ним в следующий раз, ладно? Нифрон привел нас в отличное место; я не хочу, чтобы нас вышвырнули прочь, прежде чем мы отведаем телятины.
Малькольм просиял.
– Телятину здесь готовят отменно, уж поверь мне.
Глава 4
Совет кинига
Я восхищаюсь Персефоной и горжусь тем, что она была моей подругой. Она, можно сказать, заменила мне мать. А еще она была нашим кинигом. Но этот титул ничего не значил, пока она не встала под куполом и мы не услышали рокот ее голоса.
Нифрон созвал собрание.
Персефона решила, что им нужно переговорить с представителями Алон-Риста, а также обсудить планы с остальными вождями. Нифрон и Персефона правили заставой фрэев всего четыре дня, а уже пронесся шепоток о том, что союз кланов вот-вот распадется. Многие считали, что после взятия Алон-Риста дело сделано и войны не будет. Персефона, Нифрон и вожди кланов пользовались всеобщим уважением, однако люди устали от бездействия и хотели вернуться в свои дома, к женам и детям. Они не понимали того, что для Нифрона было очевидно, и Персефоне предстояло открыть им глаза: война не закончилась. Она даже еще не начиналась. Все, что они сделали – просто немного улучшили свои позиции. Первая битва еще впереди.
Персефона думала, что собрание будет похоже на общий сход в чертоге Далль-Рэна: мужчины соберутся у огня, зажарят барана. Они будут рыгать и требовать еще выпивки, а она, сидя на троне, постарается донести до них свою мысль. Будь ее воля, она велела бы прикатить бочонок пива и развести огонь во внутреннем дворе перед воротами, напротив казарм. Однако собрание созывала не она, а Нифрон.
Правитель Алон-Риста, облаченный в непривычно элегантную тунику, синий плащ и золотые наручи, лично проводил Персефону в Верентенон. Вдоль стен, словно внутри огромной чаши, поднимались скамьи, давая возможность сидящим позади смотреть через головы тех, кто занял ряды перед ними. Нифрон подвел Персефону к центральному проходу – спуску на дно чаши. Сквозь окна под куполом лился солнечный свет на помост в центре зала.
Вот почему он так беспокоился о времени. Персефона предлагала устроить собрание на закате, но Нифрон настоял – оно должно начаться ровно в полдень.
Поняв, что Нифрон ведет ее к помосту, Персефона разволновалась. К такому она не привыкла. Раньше ей приходилось обращаться к горстке знакомых людей, а здесь – совершенно другое дело. К тому же на помосте не оказалось трона. Прежде у нее всегда было место, куда можно сесть. Трон – главный символ высокого положения, еще важнее, чем торк. Без него Персефона чувствовала себя меньше, слабее, ведь ей приходилось стоять перед теми, кто сидел на возвышении, как будто она не правитель, отдающий приказы, а преступник на допросе.
В передних рядах восседали вожди всех кланов, включая гула-рхунов, а также несколько преисполненных достоинства фрэев, которых Персефона раньше не видела. Там же была и Мойя с луком в руке – она стояла чуть в стороне и не на виду. Будучи Щитом кинига, только она имела право носить оружие. Когда Персефона проходила мимо, Мойя не произнесла ни слова, однако издала изумленное восклицание, которое, будь они наедине, превратилось бы в отборное ругательство.