От Павла и Марка Вук перешёл к Липполду. Ничего интересного, кроме привычной боли в висках. Затем к Филиппу Ермишину. По-прежнему пошаливал правый бок после аппендицита, а также немеющий затылок, но треволнений любовного плана Янко не заметил. Зато нечто любопытное обнаружилось у Игоря Черезова: в его памяти чувств также мелькнула роковая Эстель Гарсиа. Девушка отпечаталась неглубоко и словно мельком - так, одна из многих обожательниц прославленного человека. Игорь выделялся на фоне прочих покорителей Тенеры классической мужской красотой. Эдакий герой скандинавских сказаний. Пшеничные волосы и рубленые могучие плечи, стройное сложение и ясный взор серо-голубых очей, решительный подбородок и тонкий точёный нос. Типаж, приводящий в томление барышень всех эпох, ибо мужская притягательность не претерпевала кардинальных изменений со времён античности. Душенька Эстель пала жертвой его магнетизма, но сам Черезов не придал этому особого значения.
У них был секс. Регулярный и скучноватый. Не такой возвышенный, как с Зелинским, и не такой страстно-животный, как со Школьником. Неизвестно, что чувствовала Гарсиа, но для Черезова это было сродни дружеской посиделке - миленько и необременительно, приятно, но не стоит того, чтобы превозносить как наивысшую ценность в жизни. Да и Эстель - симпатичная девчонка, но не более того. Единственное проявление предпочтения её всем другим поклонницам выразилось в трезвых свиданиях. С прочими Игорь был изрядно навеселе, с Эстель старался держаться... Вук сердито выдохнул. Подобное отношение к женщине ему претило. Даже Школьник с несколько садистским отношением к возлюбленной казался более понятным, так как отношение строилось на любви, хоть и своеобразно понимаемой.
Поток чужих эротических переживаний коварно подвёл Янко к неожиданному наблюдению. Вук обнаружил, что он чрезвычайно взбодрился, и Мила вдруг по-хозяйски вытеснила неведомую Эстель. Мила предстала пред очи пилота голенькой и принялась учинять соблазнительные выкрутасы. То она томно потягивалась, привставая на цыпочках и выпячивая грудь с остренькими воинственными сосками, то наклонялась, являя восхитительные ягодички и то, что скрывалось чуть ниже. Когда девушка, раскинув руки и ноги, закрутилась в солнечной воде какого-то жаркого моря, Вук понял, что ему срочно надо к Миле.
Рядом с тем местом, где она жила, не было пересборочного портала. Зависший непонятно где - в каком времени и пространстве - Вук знал, что он может с лёгкостью попасть на Сильбато, а также в шлюз-автобус возле Интерпола, а также... а также во внутреннюю приёмную на втором этаже Смольного, а также в служебный вход на заднем дворе Мариинского дворца, а также в кабинет номер 987 Большого Дома на Литейном, а также в неприметный флигелёк на Мойке, а также в хозяйственную постройку на территории Пулковской обсерватории, а также в самую обычную квартиру унылого спального района между вторым и третьим транспортным кольцом, а также на скамью в парке Сосновка, но пунктов возле нужного дома не существовало. Господи, сколько же оказывается, в Питере шлюзов!
Выбор был невелик: парк Сосновка, ежели по прямой, не очень далеко от Чёрной Речки. И плевать он хотел на кодируемый доступ. Кодировщики пренебрегли корректирующим коэффициентом Белла-Клаузера, и грех этим не воспользоваться. Вук чётко визуализировал скамью - с гнутыми ножками и пузатой спинкой, с потрескавшейся под дождём и солнцем краской - и себя на ней, и отдал мысленный приказ перемещения.
Масляными красками объекты уличного хозяйства не красили уже больше столетия. И гнутых ножек-спинок быть не могло по той причине, что лавки полвека как выращивали прямо там, где им надлежало стоять. Программируемая модификация деревьев превращала стволы в совершенно гладкие поверхности, направляя рост в заданных направлениях и формах. Взрощенные скамейки и столики для пикников использовались повсеместно во всех парках мира, однако по странной прихоти моды, во всем мире рисованные и смоделированные пейзажи содержали именно те самые патриархальные, уютные, пусть и не очень чистые с точки зрения гигиены, скамеечки с ножками-львиными лапами и волнообразными спинками. На такой скамье из ретро-холограмм Вук очутился после мысленной команды. Плюхнувшись на деревянный брус, он сковырнул для верности пузырик краски, понюхал его, дивясь необычному запаху. Аромат масляной скорлупки был резок и чуть сладковат, незнаком и старомоден. Стряхнув ошмёток краски, пилот быстрым шагом направился к центральной аллее, затем к выходу, там поймал автоматическое хели-такси и через пять минут притормозил у знакомого дома.
Окошко детской комнаты было приоткрыто. В нём мелькнул силуэт Милы, и сердце Вука гулко ухнуло вниз. Пилот взлетел на второй этаж, цепляясь пальцами за мельчайшие выступы в кирпичной кладке. Осторожно перевалившись через подоконник, на цыпочках прошествовал мимо кроватки с серебряной ракетой на угловой стойке. Мальчишка спал, насупив бровки и крепко сжав кулачки. Он всхрюкнул во сне, и Вук поспешил покинуть комнату, но не потому что боялся потревожить покой младенца, и даже не потому что испытывал панический страх перед хрупкостью копошащегося комочка (хотя, не без того!), но потому что самое простецкое низменное желание пузырьками бросилось ему в голову и начисто отрубило мозги.
В столовой, где Мила уютно тренькала ложечкой по креманке с чем-то фруктово-сливочным, Вук сгрёб девушку в охапку и покрыл поцелуями все открытые части тела. Мила слабо посопротивлялась, но потом негромко произнесла "Да пошло оно всё к чёрту!" и с жаром откликнулась на ласки.
- Пулька где? - спросил Вук, нехотя отлепляясь от волнующего рельефа любимой женщины.
- В моём кабинете. Мультики смотрит. Я ей с запахами и вибрацией поставила. - Мила потёрлась о колючую щёку Янко и добавила. - Там ещё минут на тридцать серия.
- Тридцать? Да мы богачи...
Вук, подхватив Милу на руки, двинулся в ванную. Заперев комнату на крючок, он молча и уже не спеша раздел девушку и разделся сам. Мягкой струёй душа он прошёлся по всем любимым местам, возрождая почти забытое счастье осязания бугорков и ложбинок, волосков и бархата. Мила несмело приняла в руки воспрявший лингам, словно вспоминая о его предназначении, потом, вспомнив, крепко сжала и, склонившись над ним, сыграла на флейте самую волшебную мелодию на свете. От невыразимого блаженства Вук зарычал, чем слегка насмешил Милу. Смех её быстро захлебнулся от недостатка воздуха в груди - бег пальцев от шеи, от последних завитков вдоль позвоночника вокруг бёдер к нежным влажным сокровищам вызвал череду сладостных судорог. Вук осторожно вошёл в податливое жаждущее лоно и неожиданно увидел себя и Милу с небольшой высоты - словно не он сейчас стоял под тёплыми упругими струями, крепко прижимая повисшую на нём девушку со скрещенными ногами. Он смотрел со стороны, как тихо и ласково покачивается он сам, будто бы баюкая Милу, как трепетно обнимает её и пушисто-воздушно касается губами хрупкой шеи подруги. Он едва двигался в захлестнувшем его душу умилении. Он опасался малейшего излишнего давления и посему напор заменил виртуозностью тонких штрихов. Ему с лёгкостью удалось довести Милу до финального аккорда этого странного - словно бы не его! - танца, но Мила, выгнувшись и быстро задышав, вдруг чуть слышно прошептала, скорее даже проговорила одними губами без голоса "Как это непонятно...", и Вук стряхнул наваждение. Это не он парил под потолком и покрывал потаённые уголки любимого человека каллиграфической вязью, исходящей из-под упругого пера-лингама. Янко повёл плечами, избавляясь от посторонних, не своих переживаний. После импровизированной перезагрузки, ощущая, что Мила по-прежнему находится на пике чувства, развернул её, чуть нагнул и резко, с напором возобновил тангаж, крен и рысканье своенравного судна. Вырвавшийся вскрик девушки разъярил, раздразнил его. Он сжал зубы от невыносимости мысли о том, что Мила за полтора года после их последней тесной встречи могла тысячу раз изменить ему, могла строить глазки, улыбаться, флиртовать, заигрывать с миллионом мужчин, могла забеременеть и родить не от него - единственного хозяина её жизни. Он вонзался в неё, наказывая за воображаемую измену, насаживал на шомпол, протыкал, накалывал на себя и громко стонал от любви и ревности. Мила непроизвольно отстранялась от него - кажется, ей было больно, - но Вук в исступлении молотил инструментом, пока яростный вскрик возмущения и в то же время сильнейшие сокращения влажной медвяной муфты не остановили ход поршня. "Это же не ты, Вучо", - обессиленно молвила Мила - его сокровище, его любовь, его приз и его смысл. Не он. Это снова был не он. " Ты права, счастье моё, ты большая умница, родная моя. Я и сам себя не узнаю, я проигрываю чужие жизни и по крохам мельчайших зацепок пытаюсь найти свою жизнь. Я путаюсь в паутине чьих-то страстей, увлекая за собой и тебя, моё солнце, моя Тенера, моё дарованное бессмертие". Вук ничего это не сказал, стыдясь неожиданных действий и вместе с тем сентиментальности. Он лишь освободил Милу от себя самого и отстранённо поцеловал в щёку. "Прости меня. Я идиот", - сказал он. "А ты?" - спросила Мила. - "Ты же не... Так не годится". Она взяла в кулачок и слегка поиграла набухшими округлостями. Вук милостиво позволил ей ласку. "Это опять не ты, но пусть", - произнесла Мила. - "Я, наверное, могла бы ещё". Вук, памятуя о первых двух опытах и погружаясь в некоторую прострацию, разрешил Миле делать так, как сама она того желает. Его сердце, его радость, его красота ненаглядная просто и без изысков вновь оседлала разгорячённый лингам и, стоя на одной ноге, а другой упираясь в бортик, принялась раскачиваться и юлить. Вук не препятствовал. Расслабленно наблюдая за танцем Милы, он начал погружаться в море удовольствия, и первая же набежавшая волна подхватила его невесомое тело и увлекла в пенистую пучину, туда же, где вместе с ним уже в истоме и неге барахталась Мила.