— Вот, — умудренный солидным возрастом Евстасио пошарил в столе и вытащил нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся парой русских меховых шапок-ушанок, — единственная наша защита от ангельского издевательства. — Он бросил одну шапку в руки Марко, а вторую натянул себе на голову. — Надевай, а то оглохнешь. — По отточенности движений стригоя сразу становилось понятно, что опыта в ношении толстого головного убора ему не занимать. — И создал же человеческий Бог такую дрянь несусветную — ангелов…
Стригои с пониманием переглянулись и синхронно туго затянули под подбородками завязки шапок, как выяснилось, отлично защищающих уши не только от холода, но и от куда более сурового испытания — ангельского пения!
Глава 4
вдохновенно выводил красивый сочный баритон, эхом отражаясь от каменных стен темницы и порождая разительный диссонанс с заупокойной тишиной сего страшного пустынного подвала. Единственный тоненький, как соломинка, лучик лунного света с трудом пробивался сквозь грязное, забранное железной решеткой стекло и в ужасе замирал. А затем он замертво падал в недра мрачного каземата, где бесследно тонул в слое черной сырой земли, устилающей пол этого приюта скорби и отчаяния, словно расписавшись в собственном бессилии и невозможности хоть немного порадовать несчастных узников, вынужденных проводить свои дни и ночи в столь неприглядном месте. Сама же луна и вовсе не решалась заглядывать в то крохотное оконце, прекрасно понимая, какое удручающее зрелище ожидает ее внизу, в глубине темницы. Туда не долетало веяние свежего ветерка, не запархивали легкокрылые снежинки и не просачивались капли дождя. Этой тюрьмы, расположенной под палаццо Фарнезина, проклятой и человеческим Богом и Темным Отцом стригоев, сторонились все, потому что в подобных подвалах умирают мечты и ломаются судьбы, погибает надежда, выдыхается вера и пересыхают слезы, теряют смысл самые возвышенные слова и жестокие проклятия, обесцениваются любовь, дружба и милосердие. В таких чудовищных темницах останавливается сама жизнь, ибо из этих мест не выходят никогда, в них остаются навечно…
Однако, как ни неправдоподобно прозвучит столь смелое утверждение, сильные духом и неисправимо упрямые по характеру личности способны выживать везде, повсюду, даже в столь убийственном месте. И посему вот уже довольно значительный срок, а точнее, на протяжении нескольких лет, темница палаццо Фарнезина являлась обиталищем трех весьма неординарных персон.
— Поздно ты спохватился, дятел, нас уже распяли, — назидательно проскрипел сварливый женский голос. — Впрочем, я согласна и на кнут, лишь бы пряником угостили…
— Обжора! — беззлобно усмехнулся обозванный дятлом певец, обрывая куплет на середине. — Кто о чем думает, а наша Оливия всегда об одном и том же — о жратве!
— Ангел не может думать на голодный желудок, — убежденно оповестила валькирия, — а на сытый — не хочет!
— А я верю в то, что однажды мы отсюда все-таки выйдем! — оптимистично прожурчал второй женский голосок, нежный и звонкий. — Снова увидим птичек, подманим их на свою ладонь и…
— Сожрем! — оголодало щелкнув зубами, подхватила Оливия.
— Нарвем цветов и их… — продолжила обладательница приятного голоска.
— Тоже сожрем! — предвкушающе чавкнула Оливия.
— Отыщем Селестину и…
— Сож… — привычно начала вечно голодная узница стригойского подвала, но осеклась и возмущенно взвыла во всю мощь своих отнюдь не хилых легких. — Заткнись, Ариэлла! Не поминай всуе столь памятное для всех нас имя! Я даже представить боюсь, что могли сотворить эти поганые кровососы с нашей дорогой худобиной…
Ариэлла жалобно всхлипнула и замолчала. Оливия бессильно рычала, наполняя каземат страшными звуками, казалось вырывающимися не из уст ангелицы, а из пасти дикого хищника, мечтающего добраться до своих мучителей.
— Да ладно тебе скорбеть раньше времени-то, Лив, — умиротворяюще протянул певец, — нашу Селестину так запросто к ногтю не прижмешь!
— Чтоб ты облез, Нат! — взбешенно пожелала валькирия. — Тебе голова для украшения дана или для того, чтобы изредка ею думать? Разве до тебя еще не дошло, что Селестина каким-то образом утратила Божью защиту и именно поэтому попала в лапы к стригоям? А если учесть ее упоминание о любви и какие-то намеки на вервольфа, то получается — все плохо, а мы сейчас находимся, сам видишь где…