12[423]
Что лицо отстраняете стыдливо,
Вы, матроны и скромницы девицы?
Я проделок богов не воспеваю,
Не пою и чудовищных пороков,
Песен тут непристойных нет, которых
В школе ученикам своим невинным
Не прочел бы взъерошенный учитель.
Я пою безобидные лобзанья,
Чистый жрец хороводов аонийских.
Но лицо приближают вдруг задорно
И матроны, и скромницы девицы,
Потому что случайно по незнанью
Сорвалось у меня одно словечко... .
Прочь отсюда, докучливая стая,
И матроны, и девушки дурные!
О насколько моя Неера чище —
Хоть сомненья в том нет: без слова книга
Ей любезнее, чем поэт — без стержня.
13[424]
Я изнемогший лежал, моя жизнь, после сладостной битвы
И бездыханный рукой шею твою обнимал.
И не могло уж дыханье, в сожженных устах пламенея,
Сердце к жизни вернуть веяньем новым своим.
Стикс пред очами возник и царства, лишенные света,
Бледная — видел — плыла старца Харона ладья
В миг, когда, поцелуй извлекая из груди,
Ты освеженье дала вдруг пересохшим устам,
Тот поцелуй, что увел меня из стигийского дола
И в одинокой ладье плыть приказал старику.
Нет, я ошибся, и он не плывет в ладье одинокой,
Уж уплывает моя к Манам печальная тень.
Часть твоей, моя жизнь, души живет в этом теле
И распадаться она членам моим не дает,
Но, нетерпенья полна, к состоянью былому вернуться
Часто стремится в тоске, тайной дорогой скользя.
Можешь разве лишь ты согреть ее милым дыханьем, —
Или покинет она слабое тело мое.
Но если так, приникай губами к губам моим крепко!
Пусть витает двоих дух постоянно один,
Чтобы за поздней тоской, исполненной буйственной страсти,
Из сочетавшихся тел жизнь улетела одна!
14[425]
Что даешь мне пылающие губки?
Не хочу целоваться я с жестокой,
Жестче мрамора жесткого, Неерой!
Хочешь, гордая, ты, чтоб поцелуи
Я ценил, начинать не смея битвы,
И подъятым не раз упругим древом
И свои, и твои пронзал одежды?
Чтоб, пылая напрасным ожиданьем,
Чахнул с кровью взволнованной, несчастный?
Что бежишь? Оставайся! Эти глазки
Дай мне, дай и пылающие губки:
Целоваться с тобой хочу я, с нежной,
Нежной, пуха гусиного нежнее!
15[426]
Лук у виска натянув, раз мальчик стоял идалийский,
Уготовляя тебе гибель, Неера-краса.
Но только лоб увидал и на лоб упавшие кудри,
Взор неспокойный и в нем ясные знаки тоски,
Жар воспаленных ланит и Венеры достойные груди, —
Он из смущенной руки стрелы свои уронил,
И по-мальчишески вдруг к твоим устремившись объятьям,
Тысячу — разных — тебе дал поцелуев Амор.
И от лобзаний его сок миртовый, кипрская влага,
В грудь проникнув твою, до глубины разлилась.
Всеми богами потом и Венерою матерью дал он
Клятву, что никогда зла не свершит над тобой.
Стану ль дивиться теперь, что душисты твои поцелуи
И что для нежной любви ты недоступна, увы?
16
Ты, нежнее светил ясных Латониных,
И звезды золотой краше Венериной, —
Дай мне сто поцелуев,
Дай не меньше, чем Лесбия
Их давала певцу многожеланному, —
Сколько нежных Венер и Купидонов всех[427]
На губах твоих реет,
На щеках твоих розовых;
Сколько жизней в глазах, сколько смертей несешь,
Сколько страхов, надежд, радостей, смешанных
С постоянной заботой,
Сколько вздохов влюбленных уст, —
Столько, сколько в мою грудь ядовитых стрел
Легкокрылый вонзил злою рукою бог,
Столько, сколько в колчане
Сохранил он своем златом!
С ними нежности дай, дай откровенных слов.
Сладкозвучным прибавь шепотом лепетов,
Не без нежной улыбки
И укусов, желанных мне, —
Как дают голубки клювом трепещущим
Хаонийские друг другу ласкательно,
Лишь зима унесется
Вместе с первым фавонием.
Припади мне к щекам, словно безумная,
Взором всюду скользи ты сладострастнее
И вели, чтоб тебя я
Бледную поддержал в руках. —
Я тенетами рук стан твой опутаю.
Жаркой крепко сожму грудь озябшую,
Снова жизнь я продленным
Поцелуем в тебя вдохну.
Будет так, пока сам падать начну, и дух
Меж лобзаний меня влажных оставит вдруг,
И скажу я, слабея,
Чтоб ты в руки взяла меня.
И тенетами рук стан мой опутаешь,
Теплой грудью прильнешь ты к охладевшему,
Жизнь ты снова продленным
Поцелуем в меня вдохнешь.
Так цветущих годов время, мой свет, с тобой
Вместе будем срывать: вон уж несчастные
Злая старость заботы
И болезни и смерть ведет...
вернуться
Отойдите, стыдливые матроны, —
Вам зазорно читать такие речи!
А они не отходят, а подходят:
И на вид, и на ощупь не противна
Для матроны.........
(№ 8).
Что смеешься, девчонка-недотрога?
Не Скопас меня делал, не Пракситель,
Не обточен я Фидиевой дланью, —
Из бревна меня вытесал крестьянин
И промолвил: «да будешь ты Приапом!»
А взгляни на меня — и рассмеешься... и т. д.
(№ 10).
423
Ритмика и образы подсказаны стихотворениями из безымянного сборника I в. «Приапеи»; ср., например:
вернуться
Душу свою на устах я имел, Агафона целуя,
Словно стремилась она переселиться в него.
424
Тема стихотворения восходит к одной из самых ранних обработок мотива поцелуя в античной литературе — эпиграмме Платона («Палатинская антология», V, 78, пер. Л. Блуменау):
Эта эпиграмма была переложена в довольно пространные стихотворения уже в античности (цитируется у Геллия, XIX, 11), а потом, по этому образцу, поэтом XV в. Петром Кринитом (тоже назвавшим свою героиню Неерой).
вернуться
425
Заключительный образ (mollior anseris medulla) — реминисценция из Катулла, 25, 2 (повторен в «Приапеях», 64).
вернуться
427
Сколько нежных Венер и Купидонов всех — тоже реминисценция знаменитого начала стихотворения Катулла на смерть воробья Лесбии: «Плачьте, все Купидоны и Венеры...»