Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи

Эразма привлекали люди нравственные и одаренные. Не потому ли так искренне звучат эпитафии певцу и музыканту Яну ван Окегему (№ 32), Клюнийскому аббату Филиппу (№ 99), двум женам Петра Эгидия (№ 126—128), сенатору Антонию Кляве (№ 129) и др. Вот концовка эпитафии Антонию Кляве, где Благочестие отвечает на вопрос путника:

Нравы чьи непорочно белы были,
Чья и жизнь и чиста, и безупречна, —
Смерть того, полагаю, не пристало
Очернять или трауром иль плачем.

(ст. 8—11).

А эпитафию Иоганну Фробену Эразм завершает так:

Вечную жизнь в небесах ему дайте, правые боги,
Мы же ему на земле вечную славу дадим.

(ст. 7-8).

Эразм 13 апреля 1529 г. вынужден из-за религиозных распрей покинуть ставший для него родным Базель. Переехав во Фрейбург, летом того же года, он написал исполненное горечи четверостишие (№ 124):

Вы мне скажите, зачем опрокинутой чашею небо
Ночи и дни напролет падает наземь дождем?
Вины оплакать свои не хотят земнородные люди, —
Небо за нас потому ныне разверзлось в слезах.

Эразм был неизменным поборником мира. Даже известный библейский сюжет — миссию архангела Гавриила к деве Марии (№ 35) — он завершает просьбой о мире:

Здравствуй добрый наш мироносец, первым
Ветвь оливы нам приносящий, ныне
Возвести времен наступленье лучших Тонущим землям.

(ст. 58—61).

Не менее страстным призывом к миру заканчивает он и другую сапфическую оду (№ 34), обращенную к архангелу Михаилу:

Видишь, сколько бед нас теснит жестоко
(Признаемся, мы заслужили это).
Ах, слепцы, века мы во прах стираем
В войнах преступных.
. . . . . . . . .
Сделай так, моля, чтобы царь Олимпа
В ножны меч вложил, состраданья полный,
Пусть он мир нам даст и воздаст покоем
Землям усталым.

(ст. 85—88 и 93—96).

Тонкий знаток и ценитель искусства, позировавший Гольбейну и Кв. Метсису, Эразм написал также несколько стихотворений, которые по традиции, восходящей еще к греческой (Палатинской) антологии, можно отнести к эпиграммам «на изображения» (№ 68, 69, 70—72 и др.).

Эразм был честолюбив и трудолюбив. Постоянное стремление к самоусовершенствованию и труд, в котором поэт видел высокое наслаждение, были отличительными чертами его характера.

О своем литературном кредо сам он сказал так: «Мне всегда нравились стихи, не слишком далеко отстоящие от прозы, но только от лучшей прозы. Филоксен говорит, что среди рыб самые вкусные те, которые на самом деле не рыбы, а из мясных блюд самые лакомые те, что приготовлены не из мяса; самым приятным из морских путешествий он считает прибрежное плавание, из сухопутных — прогулку вдоль моря. Вот так же и мне особенно по душе риторическая поэзия и поэтическое ораторстве, чтобы в прозе звучал стих, а в стихе — ораторский период»[456] (курсив мой. — Ю. Ш.).

После казни Томаса Мора и Джона Фишера 6 июля 1535 г. Генрихом VIII, на «просвещенное правление» которого так надеялись всего четверть века назад и Мор и Эразм, Эразм признался: «Я почувствовал, как будто бы вместе с Мором умер я сам». Действительно, жить ему оставалось недолго. Больной и одинокий Эразм скончался 12 июля 1536 г. в Базеле в доме Фробенов.

Смерть «короля гуманистов» вызвала к жизни множество стихотворных эпитафий, авторы которых стремились в немногих словах оценить жизнь и заслуги Эразма. Среди них был и Миклош Олах (1493—1568), венгерский гуманист и государственный деятель, бывший в родстве с семьей Гуниади, из которой вышли герои антитурецкой борьбы Янош Гуниади (1387—1456) и король Матиаш Корвин и (1458—1490). М. Олах был автором поэмы «Венгрия и Аттила», которую И. Н. Голенищев-Кутузов[457] назвал «лебединой песней венгерского гуманизма эпохи Корвина и Ягеллонов». Вот одна из пяти его эпитафий на смерть Эразма:

Не было мужа другого под солнцем высоким на свете.
Чтобы Эразма славней был Дезидерия он,
Или чтоб он проявил столь редчайшую разума тонкость,
Был бы украшен еще вышним наитьем небес,
Кто бы в душе справедливой суждение правое также
И благочестье его с верой благой сочетал.
Всеми талантами он возблистал в этом мире повсюду,
Парки — богини пока жизнь охраняли его.
Славы подобной свидетели есть — многомудрые томы,
Те, что написаны им, и не без воли творца.
Тело под этим холмом, что, живя, совершило такое,
Дух же отныне его приняло небо само[458].

456

Цит. по: Роттердамский 9. Разговоры запросто. М., 1969, с. 18.

457

Итальянское Возрождение и славянские литературы XV—XVI вв. М., 1963. с. 164.

458

Оригинальный текст эпитафий М. Олаха см. в сб.: Geden» kschrift zum 400 Todestage des Erasmus von Rotterdam. Basel, 1936, S. 316—325 (Junasz L. De carminibus Nicolai Olahi in mortem Erasmi scriptis).