IV. Карает вертопрахов лживых
Любовь, наставница благая.
Я презирал бы нерадивых,
Наградой не пренебрегая.
Пустыня дикая, глухая —
Пристанище для боязливых.
Мне выпала судьба такая:
Урон такой не для счастливых.
V. Досталась дорогой ценою
Мне честь подобного служенья.
За неприступною стеною
Не превозмочь изнеможенья.
Напрасны предостереженья,
Мой разум больше не со мною;
Один среди пренебреженья
Живу в плену тоской одною.
VI. Как быть мне с жизнью остальною?
Я не предвижу избавленья.
Пускай в грядущем я не скрою
Изменчивого оперенья,
Не знает сердце измененья.
Боюсь, что горестью одною
Убью себя среди гоненья,
Не соблазнен судьбой иною.
VII. Напрасны предостереженья:
Я снисхождения не стою.
Нет, я не выиграл сраженья,
Хоть жизнь моя была войною.
I. Меня похитив у меня,
Амур наносит мне урон;
Хоть горше мне день ото дня,
Амура тешит скорбный стон.
В глазах Амура я смешон:
Мной брезгует, меня дразня,
Как будто радость — западня;
Попал я в гибельный загон,
Свою доверчивость виня.
II. Амур, врагов своих тесня,
Распространяет свой закон;
Царит, противников казня,
В завоеваньях искушен.
К нему пришел я на поклон
И, верность вечную храня,
Обрек Амуру сердце я,
Хотя владеет сердцем он,
Сердец нисколько не ценя.
III. Скажите, значит все равно
Мне, госпожа, мой пыл вредит?
Я ваш, я вам служу давно,
Пренебрежением убит.
Мою опалу подтвердит
Ваш гнев, хоть мне роптать грешно.
Томлюсь я — и не мудрено
Мне после всех моих обид
Другой плениться не дано.
IV. Тристану было пить вольно[177].
Напиток слишком ядовит.
Любовь — горчайшее вино,
Сам на себя хмельной сердит.
Я полагал, что усладит,
Что просветит меня оно.
Глаза и сердце заодно:
Когда заманчив путь на вид,
С пути свернуть не суждено.
V. Ты, сердце, всех сердец бедней.
Твой пыл владычице не впрок,
Но без нее мне жить грустней.
Пусть милый взор, как прежде, строг,
Гнев — тоже дорогой залог.
Чем сердцу скорбному больней,
Тем достижение ценней.
В грядущем сладостный итог
Неутомимому видней.
VI. Вели бы все дороги к ней!
Тогда бы уповать я мог.
Искал я много-много дней,
Но не нашел таких дорог.
Вновь, к самому себе жесток,
Взываю к той, что всех милей.
Не знаю, как в тоске моей
Мне льстить любви среди тревог,
Когда служить ей все трудней.
I. Восторгаюсь и томлюсь,
Все во мне запело.
Красоте такой дивлюсь,
Нет счастью предела.
Красоте душа верна,
Лишь любовью жизнь красна,
И наказан тот, кто лжив;
От любви не отступлюсь,
Ненароком согрешив.
II. Чистым сердцем веселюсь,
Присягаю смело:
К вам одной весь век стремлюсь,
Вам предан всецело.
Так прекрасны вы одна,
С вами гибель не страшна,
Вами вечно буду жив,
Но без вас не исцелюсь,
Состраданья не внушив.
III. В госпожу мою вселюсь.
Сердце преуспело!
Никуда не удалюсь:
Где сердце, там тело[179].
Сплетней жизнь омрачена.
Это ли моя вина?
Скромен, верен и учтив,
Я победой не хвалюсь,
Даже подвиг совершив.
Когда нельзя печалью тронуть вас,
Я созову друзей в полночный час.
Молчите! — вот завет последний мой!
Когда нельзя растрогать вас тоской,
Я ночь мою прерву своей рукой,
На пиршество к себе в последний раз
Созвав друзей моих в полночный час.
Михайлов А.Д. Молодые герои Кретьена
Иоганн Готфрид Гердер уже очень давно обратил внимание на то, что именно во Франции и в довольно определенный исторический момент сложились почти идеальные условия для возникновения рыцарского романа. Немецкий историк писал: «Нигде не было более благоприятных условий для развития романа, чем во Франции. Сошлось множество причин, а потому сам язык, поэзия, образ жизни, даже мораль и религия были заранее, словно нарочно, подготовлены к романам»[181]. С той поры как это было написано, прошло уже немало времени. Немало было и написано нового. Очень многое, о чем говорил Гердер лишь приблизительно, лишь интуитивно, теперь уточнено и подкреплено почти математическими выкладками. Мы можем, например, сказать, сколько существовало тогда рыцарских замков, какова примерно была их челядь, как много было в ее составе певцов-поэтов и т. д.[182] Выяснены литературные источники произведений романного жанра, в том числе античные[183], а также, что еще важнее, кельтские[184]. Нам уже приходилось писать о том, когда именно и приблизительно где сложились наиболее благоприятные условия для возникновения нового жанра[185]. Не повторяя наших доказательств, а также не перегружая работу излишними ссылками, укажем здесь, что наиболее подходящая обстановка для быстрого и энергичного развития романного жанра, культурная, идеологическая и политическая, определилась при северофранцузских феодальных дворах, где воцарилась своеобразная куртуазная атмосфера, во многом сходная с подобной же атмосферой на юге, в Провансе, а затем и в других уголках феодальной Европы. Сходная, но не идентичная ей.
вернуться
Перевод выполнен по изданиям Бракельмана и Клюзеля.
вернуться
Тристану было пить вольно. — Намек на известный эпизод легенды о Тристане и Изольде: молодые люди по ошибке выпивают волшебный напиток, который связывает их затем взаимным чувством на всю жизнь.
вернуться
Перевод выполнен по изданию Бракельмана; Клюзель сомневается в принадлежности этой песни Кретьену.
вернуться
Где сердце, там тело. — Эта формулировка перекликается с известным местом из «Клижеса» (ср. ст. 3163).
вернуться
Это рондо переведено по изданию Бракельмана. Все исследователи сходятся на том, что авторство Кретьена в данном случае очень сомнительно. Рондо приписано нашему поэту лишь в одной средневековой рукописи.
вернуться
Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977, с. 588.
вернуться
См.: Bezzola R. Les origines et la formation de la litterature courtoise en Occident. Deuxieme partie, La Societe feodale et la transformation de la litterature de cour. Paris, 1960.
вернуться
См.: Faral E. Recherches sur les sources latines des contes et romans courtois du Moyen Age. Paris, 1913.
вернуться
См.: Marx J. Nouvelles Recherches sur la litterature arthurienne. Paris, 1970.
вернуться
См.: Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976, с. 15-34.