Каждый раз, когда в «Руководстве» упоминалась новая болезнь, Ноубл находил для нее лекарство или адаптировал какое-то из тех, что выпускали другие компании. Прозак и пароксетин превратились в данекс, сертралин стал антипаном, а бупропион — цитолофтом. Препарат, получивший другое название, приносил миллиарды. К 2000 году «Ноубл фармасьютикалс» заняла восьмое место среди самых крупных компаний мира, а их девиз «Мы ощущаем вашу боль» стал девизом «Вечернего шоу Дэвида Леттермана» и регулярно пародировался в программе «Субботним вечером в прямом эфире». Лишенные чувства юмора юристы «Ноубл фармасьютикалс» пытались убедить Джеймса Ноубла, что у него есть все основания, чтобы подать на шоу в суд, но он обозвал их идиотами, не понимающими, что это реклама на всю страну, да еще бесплатная.
Харрисон Ноубл, единственный ребенок Джеймса Ноубла, был всего лишь его слабым отражением. Некоторые журналисты, ведущие разделы светской хроники, писали, что он унаследовал от отца только сильный подбородок и любовь к блондинкам. Студент Йельского университета, ставший членом тайной организации «Череп и кости» исключительно благодаря отцу, Харрисон Ноубл ничем особенно не интересовался, лишь растрачивал свой трастовый фонд и коллекционировал дебютанток, с которыми ему удалось переспать. Потом он завел интрижку с дочерью президента Соединенных Штатов, и она от него забеременела. После того как удалось замять скандал, связанный с беременностью и абортом, отец предъявил Харрисону ультиматум, потребовав, чтобы тот занялся делом. Так возникли «Предприятия Ноубла» — финансируемый компанией «Ноубл фармасьютикалс» фонд, якобы занимавшийся океанографическими исследованиями, но на самом деле служивший прикрытием для серии бездарных экспедиций по поиску сокровищ и способом удовлетворить страстную любовь Харрисона к подводному плаванию и островам Карибского моря. Кроме того, это позволило отцу держать сына подальше от опасных политических спален.
Связь между молодым Ноублом и королем наркоторговли Ангелом Гусманом вывела аналитический интеллект Макса Кесслера сразу на несколько интригующих тропинок и потребовала более пристального внимания, в особенности если, как предполагал Макс, Харрисон Ноубл действовал от имени отца. С той же неотвратимостью, с какой прослушка, организованная в отеле «Уотергейт», привела к отставке Никсона, Макс всегда распознавал верхушку айсберга, когда видел ее.
8
На своей простой кухне Пьер Жюмер разлил кофе по чашкам, поставил на стол тарелку с маленькими пирожными и сел рядом с Билли и Финн.
— Я до сих пор не уверен в важности Кодекса Кортеса, — сказал Билли.
— Если не считать его огромного значения как исторического документа, Кодекс Кортеса являлся доказательством предательства этого конкистадора. Кортес укрыл от короля Карла огромное сокровище. В те времена монархия получала одну пятую часть добычи любой экспедиции в Новый Свет. Но Кортес обладал таким могуществом, что справиться с ним можно было только одним способом — отлучив от церкви руками инквизиции. В этом случае все его земли и состояние переходили в распоряжение церкви, которая передавала оговоренную заранее часть короне. Иными словами, ровно то, что делали нацисты с евреями в тридцатых годах, а Рузвельт с интернированными японцами — после Перл-Харбора. Санкционированный правительством грабеж, все очень аккуратно и чисто, в соответствии с действующими в то время законами.
— Живи по средствам, — пробормотала Финн.
— Очень мудрый совет для историка, — сказал Жюмер, сделал глоток кофе и закурил очередную вонючую сигарету.
— А какой интерес кодекс может представлять в наши дни? — спросила Финн.
— Огромный, ведь он является картой сокровищ, — ответил книготорговец. — И то, что вы им заинтересовались, служит доказательством.
— Я на это не куплюсь, — заявила Финн. — Сомневаюсь, что вы и ваш друг брат Керзнер рассчитывали, что к вам кто-нибудь заявится и начнет расспрашивать про кусок пергамента, которому пятьсот лет. Шансы ничтожно малы.
— На самом деле это кора дерева, — мягко поправил ее Жюмер.
— Называется аматль и изготавливается из коры фигового дерева, обычно ficus padifolia, — добавила она так же мягко. — Я уже говорила, что в государственных школах Огайо вполне прилично учат.