— С чего бы? — спрашивает он, не оглядываясь.
— Отцовский долг — наставлять сынов, направлять их на путь истинный.
Тогда Хорус оборачивается, и я впервые за несколько месяцев вижу его лицо. Лоб избороздили свежие морщины, а глаза сузились от бремени, которое мои слова облегчить не могли.
— Взгляни, чего добились наши легионы, — говорит Хорус, показывая на гололит. В этот момент передо мной гордый отец, защищающий своих сыновей. На экране проступают и уносятся прочь подробности тысячи войн в сотне звёздных систем. Вытканный из них гобелен информации и тактических данных повествует о неудержимой мощи наших детей, способных сокрушить любое, даже самое яростное сопротивление и завоевать миры. — Сколь много бы они добились без нашего руководства?
Он вновь командир. Я улыбаюсь, думая, замечает ли брат мгновения, когда сменяются его роли, и качаю головой.
— Нет. В такой логике есть изъян. Наши сыны рождены для войны, этому мы их не учим. Сражаясь во имя нас и нашего отца, они действуют из повиновения, из долга и чести. Мы используем их как инструменты для своих целей, но чему мы их учим?
— Смогли бы мы научить их быть чем — то иным?
— Будь мы лучшими учителями, то смогли бы помочь Пертурабо принять своё место или облегчить разум Лоргара. Мы смогли бы направить Ангрона и дать Кёрзу душевное равновесие. Наши изъяны как отцов вдвойне отражены в наших неудачах как братьев.
— Нет, — голос Хоруса твёрд как сталь, а его решимость непоколебима. — У каждого из нас есть предназначение. Император знал это и предусмотрел. Все мы — мечи или щиты, нужные в Его замыслах.
— Но разве не приходится брошенным на арену воинам сражаться и мечами, и щитами?
— Дело не в оружии, брат, а в мастерстве, с которым его используют.
— Вот именно, брат, но все мы знаем лишь один путь, по которому и направляем свои силы.
— Что тревожит тебя, Сангвиний? — Хорус обращается ко мне так же, как я обращаюсь к своим капитанам, скрывая узы братства за маской ответственности и воли.
— Ничего, — лгу я.
Я не рассказываю брату о своих видениях, о дворце Императора, сжигаемом неестественным пламенем. Не рассказываю о своих кошмарах, о страхе, что мой легион утонет в собственной проклятой крови. Да и о чём говорить? Я не могу представить ни врага, который нападёт на Святую Терру, ни катализатора, который отправит всех моих сынов до единого в пасть безумия.
Я надеялся, что из всех братьев смогу поделиться сомнениями хотя бы с Хорусом, но чувство внезапного одиночества заставляет меня умолкнуть.
— Просто праздные раздумья, — я отворачиваюсь и выхожу из зала.
И память о видении следует за мной. Он было похоже на предвиденье изъянов, на поучительную историю о том, что нельзя полагаться лишь на свои сильные стороны. Видение говорило о моих сынах и их неудачах. На последней Буре Ангелов — ритуальном поединке, чья традиция восходит к далёким и забытым временам Ваала — я пытался научить своих самых непохожих детей подобию равновесия. Но на вершине дуэльного камня, забыв обо всём, кроме жизни и смерти, они не вняли моим учениям.
Я вздыхаю.
Истинное знание приходит лишь тогда, когда его приносят перемены обстоятельств, ведь мы, самовлюблённые существа, цепляемся за свои привычки, словно свергнутые короли за руины сгоревших владений. Эту пословицу я запомнил ещё в детстве, услышав её от первых старейшин. Слова впиваются в меня, словно гвозди. От гнева сжимаются кулаки. Амит и Азкаэллон — вот мои меч и щит. Но им надлежит стать чем — то большим, скрестив клинки с сынами моих братьев.
Я научу их важности уроков прежде, чем грянет новая Буря.
Азкаэллон
На Генвинке всегда идут дожди. Всю планету захлёстывает непрестанным ливнем, превратившим континенты в топкие болота, а терзающие моря бури бьют по утёсам. Противник прячется в ядре планеты. Завтра наши роты опустятся в глубины этого мира и принесут врагу возмездие Императора. Сегодня мы стоим на палубе из стали и адамантия, на вершине огромной платформы, стойко стоящей на пути грозных волн. Я снимаю шлем и чувствую на коже капли дождя. Мгновенно промокнув насквозь, волосы прилипают к затылку.
— И где же остальные твои воины, Азкаэллон? — мой соперник показывает на пятерых Сангвинарных Стражей, сопровождающих меня. Это Люций, величайший мастер клинка во всём Третьем легионе. Лицо его благородно и аристократично, а прибитые бурей волосы непокорно хлещут по ветру. Он выглядит так, словно рождён для поединков, но всю красоту Люция портит замаравшая лицо презрительная усмешка.