— Наша магия сильнее, глупец. Ритуал будет закончен. — Одна из ведьм провела горизонтальную черту на уровне рта и я почувствовал, что у меня больше нет рта. Нет, его не зашили магией, на этом месте как будто никогда ничего не было. Я посмотрел на Бьорна, который хоть и держался молодцом, выглядел крайне паршиво, да еще теперь и побито смотрел в мою сторону. Я ободряюще посмотрел на него, и в этот момент новая волна скрутила нас обоих, но в этот раз я был готов. Закрыв глаза, я глубоко вздохнул и воздвиг мысленный купол вокруг разума. Было чертовски больно, однако теперь я мог думать трезво, ко всему прочему, теперь я видел больше. Мерзкие гнилостные щупальца тянулись из рук женщин в нашу сторону и опутывали обоих. Мысленно сотворив две руки, я попытался порвать их, однако они были слишком толсты для этого. Поэтому я решил, что лучше будет, если все они будут на мне, поскольку молодой варг просто не переживет такого еще несколько минут. Лучше бы я пил свинец каждое утро натощак. Боль стала такой, что сосуды начали сами по себе лопаться и тут я услышал его… Удар второго сердца. Еще одна новость за этот чудный вечер: моя крыша дала течь или, что еще ужаснее, во мне зарождается новая жизнь. И я бы очень хотел, чтобы это были только глисты. Концентрация практически не спасала, как вдруг я почувствовал, как мое тело само отторгает мою душу, запирая ее в самом темном уголке. "Проклятая ведьма, проклятая магия проклятый мир, как меня все достало"- были мои последние мысли, перед тем как мой разум окончательно погас, и в теле зародилось нечто другое: одновременно ужасное и прекрасное, могущественное и при этом совершенно беспомощное, как любая другая женщина.
— Никто не смеет обижать моего внука. — Голос спокойный раздался в последнем отголоске сознания.
***
За сотню лет жизни в мире Санктума, Ыгул многое повидала, однако сегодняшний день был из ряда вон даже для нее. Странная группа из троих путников, что буквально сами пришли к ней в руки, с первого взгляда вызывала странное чувство, что их лучше не трогать. Она не могла себе объяснить это чувство, было в нем нечто противоестественное. Больше всех ей не понравился молодой парень, который был у них главным. Его глаза мертвенно-голубого цвета и вечная улыбка на лице никак не сочетались друг с другом, как будто бы он был не из этого мира. Если бы она знала, как была права, наверняка не стала бы вести их к ковену. Кроме того, ее очень смутил низкий уровень — одиннадцатый для взрослого мужчины выглядел крайне подозрительно. Затем неудачный ритуал жертвоприношения, когда вместо благословения они не получили абсолютно ничего, хотя Величайший обычно был щедр к ней и ее сестрам и снова вмешался этот странный незнакомец, который совершенно не боясь их начал говорить откровенную чушь и насмехаться над ними, да еще и девушка, что была с ними скрылась. Ритуал осквернения земли должен был укрепить их и дать сил до тех пор, пока новые жертвы не побудят Аштара обратить взор на них. Но что если тот, кто называет себя Михаем, действительно не солгал о смерти их бога? И опять все пошло наперекосяк: вся накопленная сила ушла на то, чтобы поглотить магию, которую призвало это существо, что не страшится боли. А что же сейчас? Ритуал остановлен одним движением руки и почему-то ясно слышался голос женщины, а не мужчины.
— Что ты такое? — первой обретя дар речи, после того как один слабый, низкоуровневый маг прервал ритуал, который поддерживали дюжина ведьм, Ыгул спросила и не узнала своего голоса. Он потерял свою властность и смотрелся тускло.
— О, прошу прощения, совершенно забыла представиться. Где мои манеры? — Лицо пленника, (пленника ли?) вдруг изменилось. Он казался извиняющимся, однако стали в голосе ни на толику не убавилось. — Меня зовут баронесса Селития фон Изенбург, хотя это вам ничего не скажет. Что же до того, почему я- мужчина, то ответ простой: это тело моего внука, и я его на время экспроприировала. Строго говоря, я — ваш самый страшный кошмар. Мало того, что вы молитесь мертвому богу, так еще и настолько мерзкому, что вы из женщин превратились в падальщиков. Что же до тебя, — Селития повернулась к второму пленнику, — как только я здесь закончу, мы все обсудим, однако подальше от этого места. Никогда не любила мертвечину.