– И что ты будешь делать после того, как епископ пришлет новое предписание? – не унимался Робби.
– А что бы ты хотел, чтобы я сделал? – спросил Томас.
– У тебя не будет иного выхода, – пылко воскликнул Робби, – тебе придется отправить ее на костер! Епископ от своего не отступится.
– Вероятно, – согласился Томас. – Когда дело касается костров да пыток, Церковь проявляет большую настойчивость.
– Значит, ей нельзя здесь оставаться! – воскликнул Робби.
– Я освободил ее, – отозвался Томас, – она может идти куда пожелает.
– Давай я отвезу ее в По, – предложил Робби. (В По, далеко на западе, стоял ближайший английский гарнизон.) – Там она будет в безопасности. Дай мне неделю на всё про всё, и я доставлю ее туда в целости и сохранности.
– Ты нужен мне здесь, Робби, – сказал Томас. – Нас мало, а врагов, когда они явятся, будет много.
– Позволь мне увезти ее отсюда…
– Она останется, – твердо заявил Томас, – пока не захочет уйти сама.
Робби собрался что-то возразить, но промолчал, резко повернулся и вышел из комнаты. Сэр Гийом слушал их молча и понял бо́льшую часть этого разговора.
– Через день-другой, – мрачно сказал он по-английски, чтобы не поняла Женевьева, – Робби захочет ее сжечь.
– Сжечь ее? – изумился Томас. – Что ты! Робби хочет спасти ее.
– Он хочет ее, – сказал сэр Гийом, – и если не получит, то, пожалуй, решит: пускай она не достанется никому. – Гийом пожал плечами, потом перешел на французский. – Будь она некрасивой, – произнес он, взглянув на Женевьеву, – осталась бы она в живых?
– Будь она некрасивой, – ответил Томас, – наверное, ее бы не осудили.
Сэр Гийом пожал плечами. Его незаконнорожденная дочь Элеонора была подругой Томаса, пока ее не убил Ги Вексий. Теперь сэр Гийом посмотрел на Женевьеву и понял, что она красавица.
– Ты ничем не лучше шотландца, – сказал рыцарь.
На вторую ночь после того, как они захватили замок, когда люди, высланные в рейд за фуражом, все благополучно вернулись домой, лошади были накормлены, ворота заперты, часовые расставлены, а ужин съеден и бойцы в большинстве своем легли спать, Женевьева бочком вышла из алькова за гобеленом, где Томас предоставил ей кровать кастеляна, и подошла к очагу, возле которого устроился Томас с загадочной книгой своего отца. Обычно Робби и сэр Гийом спали в холле вместе с Томасом, но сегодня сэр Гийом отвечал за караул, а Робби внизу пил и играл в кости с ратниками.
Женевьева, в длинном белом платье, тихо сошла с помоста, подошла к его креслу и опустилась на колени у огня. Некоторое время она не отрываясь смотрела на пламя, потом подняла глаза на Томаса, и он залюбовался игрой света и тени на ее лице. Лицо как лицо, говорил он себе, однако на самом деле это лицо его завораживало.
– Если бы я была некрасивой, – спросила вдруг девушка, заговорив в первый раз с самого своего освобождения, – я бы все равно осталась жива?
– Да, – сказал Томас.
– Так за что же ты спас мне жизнь?
Томас закатал рукав и показал ей шрамы на руке.
– Меня тоже пытал доминиканец, – сказал он.
– Каленым железом?
– И каленым железом тоже.
Она поднялась с колен, обвила руками его шею и положила голову ему на плечо. Девушка молчала, он тоже, оба не шевелились. Томас вспоминал боль, унижение, ужас, и на глаза его невольно наворачивались слезы.
Тут заскрипели старые петли, и дверь отворилась. Томас сидел спиной к двери и не видел вошедшего, но Женевьева вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушил их уединение. Повисла тишина, затем послышался звук затворяемой двери и удаляющиеся по лестнице шаги. Томасу не было нужды спрашивать, кто приходил. Он и так понял: это был Робби.
Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.
– Ночью хуже всего, – сказала она.
– Я знаю, – сказал Томас.
– Днем, – сказала она, – есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.
– Я знаю.
Не разнимая рук, она откинула голову и устремила на него жаркий, пламенный взгляд.
– Я ненавижу его, – сказала она, и Томас понял, что речь идет о ее мучителе. – Его зовут отец Рубер, – продолжила девушка, – и я хочу увидеть его душу в аду.
Томас, который убил своего мучителя, не знал, что сказать, поэтому промолвил уклончиво: