Выбрать главу

Дионисио Манрике и Фермин Гутьеррес уже не будут служащими, а станут компаньонами, и их труд будет оцениваться как капитал. То есть они будут вкладывать свой ум, а он, Сиприано, – свои деньги. Они создадут две смешанных компании, в которых капитал и труд будут вознаграждаться одинаково. Но здесь, как и в сельском хозяйстве, возникал щекотливый вопрос: что делать со скорняками, охотниками, дубильщиками, погонщиками мулов и всеми теми, кто ни в мастерской, ни на фабрике не выполняют квалифицированной работы? Игнасио сразу нашел решение: включить неквалифицированный персонал в число получающих прибыль. Это новшество, на его взгляд, было бы настоящей революцией в экономике, особенно здесь, в Вальядолиде, отчего оно казалось ему еще более справедливым и убедительным. Манрике и Гутьеррес будут иметь с ним, с Сиприано, равные доли, но тем, кто получает у них жалованье, вместо того, чтобы повышать плату, что вызвало бы враждебность конкурентов, после выполнения задания будут из фонда социальной помощи выдаваться надбавки к жалованью. Деньги эти, распределяемые среди скорняков, охотников, закройщиц, погонщиков мулов и дубильщиков, можно будет брать из общей суммы прибыли или же из доли, причитающейся Сиприано Сальседо, – это будет зависеть от степени его бескорыстия. Во всяком случае ни транспортировка шерсти в Нидерланды, ни производство курток не представляют неразрешимых проблем.

За такими беседами дядя и племянник проводили целые вечера, так что с момента смерти Тео голова Сиприано не знала ни минуты отдыха. Странное дело, но в последние годы, когда общение с Тео почти совершенно прекратилось, Сиприано было достаточно знать, что она дома, слышать, как она ходит из одной комнаты в другую, чтобы не чувствовать себя одиноким. Как сказал он однажды донье Леонор, Тео стала для него привычкой.

Параллельно тому, что Сиприано доверил дяде преобразование своих торговых и промышленных дел, становились все более тесными его отношения с семейством Касалья. Донья Леонор выражала сочувствие его положению вдовца трогательными словами солидарности, говорила, что прекрасно понимает его жену. Сама она родила десятерых детей, но каждое разрешение от бремени она воспринимала так, словно это происходило впервые. В то же время она понимала Сиприано, ибо круг интересов мужчины намного превосходит круг семейный, и мужской эгоизм – чувство более сильное, нежели эгоизм женский. Со своей стороны, Доктор проявлял к нему все большее доверие, сознавая, что сам по натуре слаб и малодушен, – сотрудничество Сиприано становилось для него необходимым. Он уже завершил составление своей картотеки, однако небольшая кастильская община требовала постоянного внимания. Со всех сторон возникали мелкие проблемы. Например, Ана Энрикес уверяла, что Кристобаль де Падилья во всем ей подчиняется, что он больше не будет вольничать. Между тем жизнь показывала иное. Антония де Мелья, жена Педро Сотело, сообщила Доктору, что Кристобаль посетил ее, чтобы прочитать ей очень опасное письмо, как он говорил, от магистра Авилы, и настоял на том, чтобы оставить это письмо у нее, чтобы она его изучала. Через несколько дней Падилья появился вновь с другим письмом, по-видимому, также от магистра Авилы, и на сей раз читал его жене Робледо. Там говорилось о благодеянии Господа, и, закончив чтение, он посоветовал ей сказать своему мужу, чтобы тот прекратил исполнять назначенное ему покаяние, ибо Господь наш искупил все наши грехи. В другой раз Падилья созвал в дом Сотело женщин и предложил им почитать книжечку, в которой трактовались религиозные вопросы в духе Учения об оправдании верой. Когда одна из женщин стала возмущаться, он признался, что книжечку эту написал фрай Доминго де Рохас, хотя другим людям говорил, будто сам является ее автором. Сиприано пришлось дважды съездить в Самору, чтобы убедить Педро Сотело не предоставлять Падилье места для собраний, – ведь этот человек, как сказал все больше одержимый страхом Доктор, сеет раздоры, где бы ни появился. На некоторое время Доктор успокоился, но каждый день приходили новые дурные вести, и однажды он сообщил Сиприано, что у ювелира Хуана Гарсиа возникли семейные трудности и надо возможно скорее с ним побеседовать. Сиприано посетил каморку, где ювелир работал, и тот, не поднимая глаза от браслета, который чинил, поспешил сказать, что завтра, в семь часов вечера, сам зайдет к Сиприано, так как в мастерской беседовать небезопасно. Явившись к Сиприано домой, Хуан Гарсиа стал слезно жаловаться, что, хотя он принадлежит к самым старым и самым убежденным адептам нового учения, его жена Паула Руперес фанатичная католичка, и она, заподозрив что-то дурное в его ночных исчезновениях, выследила однажды ночью, как он шел по темным улицам на собрание. К счастью, он вовремя ее заметил и спрятался в подъезде какой-то лавки, откуда наблюдал, как жена прошла мимо. Тогда из преследуемого он превратился в преследователя, и целый час они кружили по старым улочкам квартала Сан-Пабло – он следовал за ней, она блуждала наобум. На другой день Паула спросила, где это он шатался в такие поздние часы ночи, и он солгал, будто у него случился один из частых приступов скотомы[104], и он вышел пройтись, чтобы проветрить голову. Постепенно Хуан Гарсиа успокоился, но он предполагает, что жена сообщила о своих подозрениях духовнику, и у него есть достаточно оснований опасаться, что, если духовник получит хотя малейший повод для доноса, он немедленно выдаст их Инквизиции.

Сиприано попытался успокоить ювелира, посоветовал временно не посещать собраний и предложил, чтобы каждый месяц, на другой день после такового, тот приходил к нему домой, и он ему будет давать отчет о том, что там говорили, чтобы Хуан Гарсиа не был отрезан от группы. А пока для пущей надежности пусть сопровождает жену в ее благочестивых занятиях и делает там то, что будет делать она. Ювелир снова заплакал, ему претило впасть в грех «никодимства»[105], притворяться, будто верит в то, во что на самом деле не верит, но Сиприано Сальседо сказал ему, что все в большей или меньшей степени так поступают, и что сам он в праздничные дни ходит к мессе, ибо во времена гонений лучшая защита – притворство и даже лицемерие.

вернуться

104

Скотома – слепое пятно, появляющееся в поле зрения глаза.

вернуться

105

«Никодимство» – от имени Никодима, фарисея, члена Синедриона и тайного ученика Христа.