И тут у него возникла мысль о братьях в Вальядолиде, причем он остро почувствовал, что Падилья при допросе проговорился. У Сиприано уже было несколько случаев, когда он убеждался в передаче мыслей на расстоянии. Облава началась, сказал он себе. Он попытался сообразить, кто намеревался бежать, и сразу же подумал о доне Карлосе де Сесо. Дон Карлос, возможно, уже во Франции, но кто же еще? Священник Алонсо Перес вряд ли, также и братья Касалья. Дон Агустин слишком самоотвержен, а Педро Касалья, по его мнению, был неспособен к подобным рискованным авантюрам. Кто же тогда? Он не знал об аресте обоих Рохасов – фрая Доминго и его племянника Луиса – и не принимал в расчет ювелира Хуана Гарсиа, чересчур трусливого человека. Быть может, Педро Сармьенто? Бакалавр Эрресуэло? И снова возник в памяти образ Аны Энрикес. Она ведь могла бежать с ним. Быть может, в этот миг альгвасил Инквизиции пришел за ней на виллу Ла-Конфлуэнсия. Ана была не такая женщина, чтобы помещать ее в секретную тюрьму на улице Педро Барруэко, в это ветхое мрачное логово, наводившее ужас одним своим видом. В любом случае тайная эта тюрьма никак не способна вместить предполагаемых шестьдесят еретиков Вальядолида. Закон требовал изолировать преступников, но в тюрьме на улице Педро Барруэко не было шестидесяти одиночных камер. К какому решению придет Святая Инквизиция? Уже довольно давно было начато сооружение нового здания Инквизиции напротив церкви Сан Педро, но как ни старались ускорить работы, раньше, чем через год, их не закончат. Возможно, арестованных поместят по двое или группами, объединяя не слишком близко связанных людей. Верховным кругам Инквизиции, как ни велика их власть, на сей раз не удастся достигнуть полной изоляции узников. Воспоминание об Ане Энрикес побудило его погладить свою левую щеку. После трех дней езды он оброс щетиной, но ему чудилось, что он еще чувствует тепло ее губ. Что она хотела сказать этим поцелуем в щеку? Может быть, что будет его ждать? Хотела выказать свою радость, что он решил бежать? Или это просто знак сестринского сочувствия? Сон не шел к нему, как в прежние дни, однако он закрыл глаза и попробовал примириться с Господом. Он много думал об Ане Энрикес, восхищался ее красотой и отвагой, но его решение сохранить целомудрие брало верх над этой слабостью. Он был один, кругом в полях царила тишина, лишь где-то вдалеке каркали вороны. Почему в этой тишине не снисходит к нему Господь? Возможно, свет слишком ярок? Или Он предпочитает являться в храмах? Возможно, Доктор прав, утверждая, что химерические мечты это признак слабого ума. Неужто у него бывают галлюцинации?
Когда он проснулся, солнце заходило. Сиприано оседлал коня и уже в темноте нашел дорогу. Он не спешил, на следующий день сделал остановку в Ларрасоанье, там в последний раз пообедал и отдохнул. Он выжидал, пока наступит полная темнота, чтобы тогда въехать в Сильвети.
Селение выглядело пустынным, однако дверь дома Эчаррена была открыта. Дверь черного хода также была распахнута настежь. Его несколько удивило скопление мулов в патио, но он ничего не заподозрил. Ему казалось, что он вне опасности. Альгвасилы Инквизиции никак не могли узнать, что один из тех, кого они ищут, находится в этот час в Сильвети. Он привязал коня у входа и вошел наощупь. Жена Эчаррена, со свечой в руке, молча проводила его в уже знакомую ему гостиную. Он услышал гул голосов, шепот в соседней комнате, и внезапно в гостиную вошел человек со знаком ордена Святого Доминика на груди, за ним следовали два аркебузира. Сиприано в замешательстве попятился.
– Именем Инквизиции, сдавайтесь, – сказал альгвасил.
Сиприано не сопротивлялся. Он подчинился приказу сесть, аркебузиры встали позади него. Затем вошел Пабло Эчаррена с растрепанными волосами, с ним секретарь, который уселся рядом с альгвасилом и разложил на столе листы чистой бумаги. Альгвасил посмотрел на стоящего перед ним Эчаррена.