Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, — вопреки всякому протоколу — был Филагриус.
— Ваш отец уже, наверное, в раю, — склонил голову казначей, — и целует ноги Иисусу.
— Что случилось? — насторожился Костас.
Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем — ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.
— От вас утаили главное, — тихо произнес казначей. — Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.
— Какую Елену? — не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух — его передавали шепотом, с риском потерять голову. — Что… ту самую?!!
Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.
— И где она в точности? — глотнул Костас.
Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.
— Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.
«И почему отец ничего мне не сказал?»
Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.
— Что еще скажешь? — заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.
— Деньги, — так же тихо произнес казначей, — у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…
— Она мне не мать, — отрезал Костас.
— Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.
— Ты уверен? — собрался Костас в комок.
— Я казначей, — улыбнулся Филагриус, — я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.
Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное — правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.
О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.
— Мне не все известно, Мартина, — честно признал патриарх, — но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.
Елена нахмурилась.
— А она действительно так родовита?
— Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.
— Костас о ней знает?
Пирр лишь пожал плечами.
— Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.
Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.
Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть — оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.
— Ее следует найти и убить.
— В моих монастырях ее нет, — покачал головой патриарх, — тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.
— Благодарю тебя, — кивнула Мартина, но патриарх не уходил, — что-нибудь еще?
— Филагриус, — тихо произнес патриарх, — он попытается сделать переворот.
— Исключено, — отрезала она, — Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.
Патриарх скорбно поджал губы.
— Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.
Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.
Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.
Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен — 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих — в точном соответствии с законами.
«И в чьих руках Елена?»