Костас взялся за дело решительно и первым делом вытряс из Пирра все то золото, что оставил в руках церкви Ираклий. Да, пытать самого патриарха императору не позволили, но у Пирра была родня, на родню можно было надавить, и патриарх довольно быстро сдался. Однако этих денег на войну с Амром не хватало.
— Без конфискаций не обойтись, а при дворе наверняка есть заговорщики, — подсказал ему казначей, — надо всего лишь арестовать и допросить пять-шесть второстепенных фигур.
— Список готов? — сразу понял перспективность предложения император. — На кого они должны показания давать?
— Конечно, — кивнул Филагриус и протянул свиток.
Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.
— С армянами пока лучше не связываться, — извиняющимся тоном пояснил Филагриус. — Слишком сильны.
— Сам знаю, — буркнул Костас.
Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.
— Ты обезумел! — ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.
— О чем вы, мама? — издевательски улыбнулся Костас, — я всего лишь наказал мятежников.
Мартина покачала головой.
— Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?
«На Елену…» — подумал Костас.
Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.
— Я надеюсь только на себя, мама, — сказал он. — Все остальные — трусы или предатели.
— Ты разрушаешь все, что строил твой отец, — поджала губы Мартина, — это неумно.
— Мой отец ошибался более, чем кто-либо, — усмехнулся Костас, — он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.
Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.
«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», — писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.
— Без тебя знаю! — скомкал письмо Костас.
То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции — навсегда.
«Где ты, жена моя?..»
Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.
— Никто ничего не приказывал, — развел руками ее секретарь.
— Как не приказывал? — поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. — Немедленно убить.
Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.
«Пойти самой?»
Внутри неприятно похолодело.
— Охрана, со мной, — подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.
«Кухня… — отмечала она, — затем прачечные… где-то здесь».
— Это что за дверь?
Гвардейцы переглянулись. Они не знали.
— Взломать.
Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь — точно такая же.