Симон промолчал. Это было так.
Почти так.
«Да, можно сказать, практически никто…»
— Но меня интересуешь не ты, — оборвал его размышления Ираклий, — мне важен Абу Касим, и я хочу знать, почему ты считаешь его пророком.
Симон, чтобы заходящее солнце не било в глаза, прищурился.
— Он летал в Небесный Иерусалим. Ну, и… сердце ему архангелы открыли.
— Этого мало, — непреклонно мотнул головой Ираклий, — ты, я уверен, тоже в Иерусалим[15] не раз и не два летал, но ведь ты не пророк.
— Нет, — признал Симон.
Ираклий приложил руку ко лбу козырьком, и они оба уставились на тонущее за краем земли солнце. И лишь когда уходящее солнце выпустило свой последний нежно-зеленый луч, Симон сказал главное.
— Пророк это, прежде всего, посланник Бога. А Мухаммад, безусловно, Его посланник.
Наступила тишина, прерываемая лишь цоканьем копыт и бренчанием сбруи.
— Тогда может повернуться по-всякому, — тоскливо проронил Ираклий.
Симон медленно повернулся к императору. Таким он его еще не видел.
— Что стряслось, Ираклий?
Император на мгновение ушел в себя — так, словно решал, быть ли ему искренним до конца, и было видно: что-то решил.
— Нас ждет война с курейшитами[16], — сосредоточенно произнес он, — большая война…
Симон удивленно поднял брови. Он знал курейшитов: богаты, сильны… но чтобы воевать с Византией, не хватило бы всех денег и всех армий Ойкумены! А главное, курейшиты, как большинство приморских аравитян, жили торговлей. Для них такая война стала бы самоубийством!
— Никто не рискнет напасть на Византию, — замотал он головой. — Тем более аравитяне.
Император горестно усмехнулся.
— Они уже пересекли Пролив[17]. И уже вошли в Эфиопию.
— Вон, вон! Еще один пошел! — закричали воины, тыкая пальцами в исчезающую на линии горизонта фигуру всадника, и Амр ибн аль-Ас приподнялся в стременах и проводил чужого посыльного долгим внимательным взглядом.
Имперские гонцы сообщали о продвижении его небольшой армии каждые несколько часов: круглосуточная почтовая служба у Ираклия работала отменно. Как и предупреждал Хаким — еще месяц назад.
— Ты обезумел! — орал в лицо Амру племянник первой жены Пророка. — Я не позволю тебе втянуть нас в эту войну!
— Война уже началась, — отодвигал обветренное лицо Амр, — ты знаешь это лучше других. И Византия не собирается ее прекращать.
— Слушай меня, — яростно ухватил его за одежду Хаким, — если ты думаешь, что племя курейш может одолеть Византийскую империю…
— Не только курейш, — не выдержал Амр. — Я уже человек шестьсот собрал. Думаю, тысячи две перед выходом будет…
— Ну, ты… дурак… — потрясенно выдохнул Хаким.
Понятно, что Амру пришлось обращаться к халифу и объяснять, почему он верит, что можно пройти из верховьев Нила в низовья без крупных боев. И понятно, что старый, многоопытный Умар, по сути, сказал то же самое.
— Ты не успеешь дойти даже до Фаюма[18].
— Успею, — возразил Амр, — до Фаюма успею.
Он вытащил карту, принялся неспешно разъяснять, что по сведениям купцов, Ираклий будет в отъезде, на церковном Соборе, аж в Кархедоне, а значит, первые вести о движении войск, он получит не раньше, чем через две, а то и три недели… но Умар задал самый главный, пожалуй, вопрос.
— А что дальше?
И Амру нечего было сказать.
Он знал, что заставить Ираклия говорить с собой на равных не сумеет. А думать, что он, с карликовым сводным отрядом из вчерашних пастухов, сумеет напугать самую большую регулярную армию Ойкумены, было абсолютным безумием.
Амр и был безумен — и не он один; в этот год обезумел весь мир. Обезумело небо, не пославшее Аравии ни единой капли дождя. Обезумел раскаленный ветер, в считанные дни спаливший даже привычные ко всему листья пальм. Обезумели дикие звери, осадившие деревенские источники, и жадно хватающие пищу из человеческих рук. Но более всех обезумела Византия.
Впервые Амр приехал к Хакиму за месяц до решающего разговора, едва стало ясно, что весна не состоится. Лишенная дождей трава просто не проросла.
— Нам понадобится зерно, много зерна, — предупредил он. — Овес в первую очередь.
— Я знаю, — хмуро кивнул Хаким.
Второй раз он приехал, когда его люди начали терять скот.
— Ты что, держишь цену? Я заплачу, сколько попросишь! Дай нам зерно!
На правильно подобранной смеси старой соломы и муки коров можно было продержать довольно долго.
— У меня нет зерна, — убито покачал головой Хаким.