Намечались нужные сдвиги и в стане аравитян. Едва отнятое у Ираклия зерно стало кончаться, Амр начал беречь провиант и уже не рисковал вербовать варваров целыми племенами. Это снижало его шансы закрепиться в Египте многократно. А уж когда Кифа узнал, что мусульмане скопировали политику Костаса и начали вытеснять купцов, не принявших ислам, стало ясно: развязка близка. В условиях затяжной войны только иноверцы и тащили на себе торговлю и налоги, а значит, в конечном счете, и бюджеты воюющих сторон.
Кифа изучил документы крайне внимательно, и вывод был однозначен: еще три-четыре месяца и оба вцепившихся друг другу в глотки врага рухнут, а на пустое пространство придут те, кто этого действительно достоин.
Халиф принимал Хакима не в лучшем расположении духа. Уже привыкшие к росту своего влияния родичи Пророка ожидали и роста своей доли в добыче: зерно сейчас продавалось — лучше не надо. Вот только зерна приходило из Египта все меньше и меньше. Ясно, что озабоченный халиф отправил Амру письмо со строгим наказом увеличить отсылаемую в Аравию долю военной добычи.
«Толчок в вымя рождает молоко, Амр, — любовно, отечески напоминал он, — не надо попустительствовать египтянам, нажимай на них еще и еще…»
Однако в ответ халиф получил совершенно недопустимый по степени непочтительности отказ.
«Ты говоришь, толчок извлекает молоко, так ведь я Египет выдоил дочиста, — заверял этот выскочка, — молоко страны прекратилось…»
Разумеется, это была бесстыдная ложь. Кто, как не халиф, знал, что выдоить дочиста — кого бы то ни было — невозможно. Человек слишком хитер, чтобы отдать действительно последнее, и уже то, что в Египте не было никого, имеющего против Амра, говорило само за себя.
«Я послал тебя в Египет не для того, чтобы он стал кормушкой для тебя и твоего рода», — в сердцах написал халиф, едва прочел ответ Амра и… нехотя смял папирусный листок. Случись меряться славой, и халифу тут же укажут, что он только и делал, что запрещал Амру входить в Египет. А значит, честь назревающего обращения богатейшей области Ойкумены в ислам навечно останется за этим выскочкой, сумасбродной Аишей, да обеспечившей военную поддержку двенадцати своих племен еврейкой Сафией…
В такой-то момент к нему и приехал Хаким.
— Мы же с тобой в основном договорились, — напомнил Хаким, — почему нет погромов?
Халиф поморщился. Среди родичей пророка не нашлось никого, кто бы не был к нему в претензии, и каждый требовал своего.
— Война еще не кончилась, Хаким, — встречно напомнил он. — А значит, нам еще нужна помощь дружественных нам евреев и христиан.
Хаким озабоченно покачал головой.
— А ты никогда не думал, что это и есть самое опасное? Что может быть хуже зависимости — особенно от друзей? Да, и могут ли быть друзья, когда дело касается Веры?
Халиф нахмурился. Хакиму не приходилось решать по-настоящему сложных вопросов. Этот стремительно разбогатевший на чужих победах племянник Хадиши так и остался по духу мелким и недальновидным купчишкой.
— Изгнание иноверцев из Аравии — это, прежде всего, расходы, — напомнил халиф. — А у нас нет лишних денег. И даже если изгнание тех же евреев нам удастся, их место надолго останется пустым. А значит, мы недоберем налогов и потерпим убытки.
— Давай сделаем так же, как Костас, — прямо предложил Хаким, — он же конфискует всю собственность у своих евреев! Что тебе с этих налогов? Надо брать по-крупному!
Халиф лишь покачал головой.
— Костасу проще: его опора — аристократы, люди цивилизованные, а наша опора — варварские племена. Если мы поступим, как он, варвары скажут, что ислам — такая же мерзость перед Аллахом, как и византийская церковь. Ты же знаешь, как важна для варваров справедливость. А нам еще нужны солдаты.
Хаким надолго задумался, и халиф осторожно высказал то, что более всего терзало его самого:
— Я о другом забочусь, Хаким. Подрастают дети Мухаммада. Абдаллаху уже пятнадцать, он уже практически мужчина…
Хаким замер. То, какие надежды подает сын Мухаммада от его любимой и наиболее влиятельной жены Аиши, тревожило многих. И дело было вовсе не в том, что он уже стреляет из лука, как мало кто еще. Дело было в неизбежной поддержке Абдаллаха Негусом эфиопским.
— Если Абдаллах начнет претендовать на положение главного… — так же тихо и осторожно продолжил халиф, — что скажут остальные дети Пророка? Как ты думаешь?
Племянник Хадиши молчал, и халиф хорошо знал, почему. Хаким занял свое сегодняшнее положение лишь потому, что дочь Пророка Фатима столь сильно горевала о смерти отца, что умерла через сорок дней — от воспаления кишок. Но одно дело Фатима, — ее смерть так и осталась чисто семейным, внутренним делом, и совсем другое — Абдаллах, сын Аиши и свой человек для самого Негуса.