Густые облака закрыли горизонт. Ветер слабел, и парусник, на котором уплывал далматинский примас, медленно скользил в угрюмую неизвестность. По временам начинался дождь. Капогроссо, сидя на носу, встревоженно смотрел вперед. Опасная погода! Плотный туман поглощал звуки. Матросы напрасно натягивали паруса, большой посередине и два дополнительных на носу и на корме, в надежде заставить деревянную махину двигаться побыстрее. Капогроссо указывал, где подтянуть, где отпустить снасти, стремясь поскорее миновать опасный пролив – в непогоду венецианские корабли не слишком усердно охраняли проход.
Хмурый, дождливый рассвет, словно задушенный низкими облаками, соответствовал настроению Доминиса. Не радовали и озаренные солнцем берега и острова. Лучше вовсе ничего не видеть. Ведь столько красоты в этих пейзажах, которые он навсегда покидает! Он чувствовал себя собственником бесконечных пестрых виноградников, каменных склонов берега, прихотливо разбросанных на морской пучине островов. Нигде не была природа столь щедрой и любвеобильной, как в этом его королевстве. Но люди отравили ему наслаждение. И вот теперь его провожает долгое бесконечное стенание.
Погребальный плач вполне соответствовал…
Он решил в последний раз посетить родной дом и кладбище предков. Городок на холмах между двумя лощинами всегда был местом паломничества. Здесь зародилась его любовь к огромному миру, и вот после мрачных разочарований возвращался он к живописному, поросшему лесом, благоухающему берегу Раба.
Судно!
Капогроссо бросился вниз, и сигнал тревоги мгновенно вызвал команду из недр корабля на палубу. Все взволнованно кинулись к борту, куда указывал купец, кто-то крикнул, что слева еще одно судно.
Ускоки! Вот оно – то, чего так опасался невооруженный купец! Две лодки вынырнули из серой мглы, гребцы сильными взмахами гнали их к тихоходному кораблю. Ни ветра, чтоб ускользнуть, ни пушек, чтоб сразить нападающих. В лодках сидело человек по двадцать.
– Сдавайтесь! Сдавайтесь!
Марк Антоний спустился к себе в каюту. Любая попытка защититься только озлобила бы пиратов. А пока купец будет пытаться поладить с ними, им лучше его не видеть. Защищенный своими ящиками, он вслушивался в неистовый шум за дверью, и ужас охватывал бывшего сеньского епископа. Что, если они ворвутся сюда и узнают его? Какая память о нем сохранилась у них спустя столько лет? Он без особой радости перебирал события своей первой миссии, которая привела к кровопролитию. Теперь ускокские топоры разрубили кору забвения! И вновь ожила полоса жизни, ожило все неоконченное и неразъясненное ожило со своими неизбывными тревогами. Нападающие были детьми и родственниками людей, убитых всего полтора десятилетия назад, с молоком матери впитали они ненависть к убийцам. Разве играет теперь какую-нибудь роль тот факт, что они сами уложили полковника Рабатту? Жажда мести не стихала в их душах, как не утихало море у подножия грозного массива Велебит.
– Ваш корабль венецианский, – говорил на палубе капитан ускоков, не слушая купца, старавшегося его разубедить.
– Ясное дело, венецианский… – поддержали его товарищи, тем временем тоже поднявшиеся на палубу замершего парусника. Все обстояло очень просто: чтобы ограбить со спокойной совестью, надо было объявить судно собственностью венецианцев.
– Проклятая Венеция, союзница султана, завоевательница Приморья, – объяснял суровый капитан, – находится в состоянии войны с венгеро-хорватским королем. Мы заберем то, что ты, предатель, хотел увезти в Венецию!