Тьма неизвестности накрывает длинную извилистую линию, отражавшую его маршрут от адриатических лагун к Атлантике, по опасным дорогам, через тщательно охраняемые переправы больших рек, в грохочущих экипажах и на утлых суденышках. Ночлеги проходили беспокойно – в ожидании внезапного нападения, восход солнца был для безоружного единственной защитой. Что бы произошло, если б папские всадники или испанцы, зорко оберегавшие укрепления на Рейне, узнали его в дубровницком купце? Мгновенно он оказался бы в лапах Священной канцелярии! Но если бы даже он счастливо миновал все препоны, в Уайт-холле его ожидали только королевские посуды. Самое мучительное – зависеть от чьей-либо милости. Черные тучи, чреватые смертельной угрозой, закрыли все переходы через Альпы. Песчаные дюны оказывались зыбкими, и не было твердой опоры, чтобы поставить ногу. Один на один со своими тревожными мыслями, которые, перенесенные на бумагу, образовали вокруг него пустоту, писатель изнемогал под ледяными ветрами, бушевавшими в разоренном мире.
В чем вышедшему позже путнику искать причины мужества Доминиса? Прежде всего в полном отрицании им существующего порядка вещей, а затем – в наивысшей слиянности его с порождениями собственной фантазии. Однако само по себе отрицание не могло еще дать силы, как не могла ее дать и фантазия; где-то посередине между дерзким вызовом прошлому и смутным видением будущего рождалось истинное мужество. Грядущий исследователь невольно замер перед светлой дугой, которая, занявшись в далекой стране, разлилась по всему горизонту многоцветным спектром. Далее следовать за отступником было опасно. И все-таки необходимо. Да, необходимо. В этом заключалась судьба Доминиса. Станет ли он, как кардинал Скалья, homo duplex,[59] подобно другим кардиналам или подобно фра Паоло? Одно – это ты, каким ты сам себя видишь, и совсем другое – твоя личина в процессии иерархов… Или, проследовав по пути апостата до конца, утвердится в своей позиции?
Давние, не хоженные прежде, покрытые тьмою забвения пространства раскрывались перед измученным инквизитором. Не юным ли клириком ступил он на границы папства? И затем встретил своего ересиарха. Отголоски их бесед замирали вдали, да и неразличимо больше то место, где их пути разделились. Может быть, это произошло на севере испанской Ломбардии? Или в швейцарских Альпах? Что из того… Близок был тот фатальный рубеж, с которого путник еще мог повернуть обратно.
– Стой! – заклинает отступника оробевший его спутник. – Остановись! Здесь, на этом рубеже, следует продумать каждое свое движение. Пока ты не совершил рокового шага. Но когда ты минуешь перевал, тебе не будет возвращения…
Преступление, покуда не совершенное, – самое серьезное, слово, покуда не произнесенное, – самое громкое. Кто дошел до границы, должен перешагнуть ее, несмотря ни на что!
Людям не дано пойти так далеко, как тебе хотелось бы их увлечь. Ты один уйдешь в чужую страну, один, заклейменный, и чума отлучения опустошит место твоего прежнего пребывания. Твоих друзей поместят в карантин, самаритянам отрубят руки, которыми они протягивали тебе хлеб, колеблющиеся утвердятся в своих проклятиях тебе, равнодушных вынудят тебя осудить! А твою книгу не будут читать!
Каждая ее буква горит во мгле, а ее автор – факел на границе света и тьмы…
Да, факел, но факел зловещий, которым зажигают костры!
Пусть! Пусть, если только так можно возвестить о себе.
О чем возвестить, безумный автор? О своей книге? Никогда! Священная канцелярия отправит на костры рожденные твоей фантазией чудовища, слуг дьявола, которые пугают людей. Лишь с церковного амвона можешь ты возвестить о чем-то, лишь внутри самой церкви ты можешь нечто поправить в ней, но отнюдь не отлученным от нее, отнюдь не с печатью изгнания на челе. И поэтому, беглец, оглянись и пойди со мною назад, как терпеливый послушник! Ты будешь спасен, когда в твоем взгляде угаснут видения. Вернись, отступник, в круг всеми признанных явлений! Вернись…