Но Marcus Antonius de Dominis arhiepiscopus Spalatinus уже находился в Гейдельберге и повсюду возвещал о себе. Повсюду suae profectionis consilium exponit![60] Собственно, его путевая тетрадь, изданная в старом лютеранском городе, не объясняла причин ухода, она была началом обдуманного наступления на Рим. Стук печатной машины заставил учащенно биться сердце писателя.
– Наконец, – шептал он, упоенный сладостным чувством, – наконец! – Наконец он получил в руки оружие, которым до сих пор свободно располагали его противники, вдалбливавшие всем в головы папские буллы. Наконец на пучине лжи и мистических чудес появится белый парус истины. Многолетний отшельник чувствовал себя так точно своей плотью он сливался с бескрайним пространством, множась со своим умножаемым словом. Противостоя Ватикану, он был преисполнен экстаза, с каким одержимые штурмуют твердыни своих мечтаний. Вот он, первый удар, восторженно внимал Доминис стуку печатного стана, вскоре последует другой, третий, до тех пор пока твердыня не падет! Есть оружие, обладая которым человеческий дух может вступить в борьбу с всеобъемлющей глупостью, есть, есть…
XV
Завывания ветра и языки пламени в камине пробуждали после рассказов Ивана эхо далеких ужасов. Объехав Германию и Чехию с только что напечатанной книгой «О церковном государстве», он вернулся к Марку Антонию в Виндзорский замок. Первые четыре части этого сочинения вышли в Лондоне и были повторно отпечатаны в старинном Гейдельберге год спустя, в злосчастном 1618 году, когда разразился долго назревавший конфликт между императором и протестантской унией. Прием, оказанный его философскому трактату в канун религиозных войн, взволновал автора. Письма ученых-латинистов изобиловали похвалами. Однако книга с трудом проникала внутрь бастионов папства. Доминис надеялся, что более или менее свободомыслящие представители католического духовенства, противостоявшие ордену иезуитов и отвергавшие постановления Тридентского собора, примут его сочинение. Однако трактат подвергся цензуре теологических факультетов в Париже и Кёльне, Сорбонна составила даже подробный список еретических положений в книге; автора не взял под защиту я Падуанский университет, членом которого он состоял. Ему запретили въезд в папские земли. По настоянию папы Павла V Венецианская республика изымала отныне все издания, на которых стояло его имя. Паоло Сарпи показал себя трусом. Еще один довод в пользу того, чтобы познакомить общественность с «Историей Тридентского собора»! Пусть теперь Сарпи поежится, пусть Сенат оправдывается перед курией, пусть беглеца упрекают в похищении рукописи – хочешь ты этого или нет, фра Паоло, ты вместе со мною выступил против папства, как и в 1606 году!
Гейдельбергское издание вскоре перевели на чешский язык, сообщал далее неутомимый Иван, и оно воодушевило гуситскую Прагу. А какой это чудесный город! Гармоничнее и образованнее, нежели Венеция, Вена, Лондон; в его прекрасных барочных дворцах, в его величественных зданиях находится место для множества различных обществ. Богемия, которая как святыню хранила заветы Яна Гуса и стремилась избегать у себя конфликтов между папистами и протестантами, наверняка могла бы принять Доминиса, если бы ее самое не топтали сейчас бешеные кони. Правление палатинского избранника Фридриха, на голову которого чешские гуситы возложили корону, продолжалось менее одной зимы. Изгнав его из Градчан, императорское войско пушками и виселицами утверждало права Фердинанда II. Черным днем 8 ноября 1620 года на Белой Горе гуситы потерпели поражение, и с тех пор грабежи и пожары опустошали эту славянскую страну…
Война распространялась быстрее, чем его призыв к миру. И вот уже баварцы, с одной стороны, испанцы – с другой, приближаются к Гейдельбергу, резиденции Фридриха. Мысленным взором Доминис вновь видел чудесный замок курфюрста, старинный университет, библиотеку с уникальными манускриптами, типографию, где он напечатал свой первый памфлет. Теперь княгине Елизавете, профессорам, горожанам, которые так тепло принимали его тогда, угрожала гибель. Писателя охватило ощущение, будто он опаздывает. Опаздывает во всем. О, если б чуть раньше, до того, как заговорили пушки, он напечатал свою книгу! А может быть, этой шедшей от глубины души и вызревавшей двенадцать лет проповеди понадобится еще долго ждать, пока Европа не придет в себя, охваченная безумной религиозной распрей?…