– С тех пор как я стал думать собственной головой, сударь, во всех своих путешествиях и при всех дворах я служил лишь одной идее…
– А мы все служили осуществлению этой вашей идеи, не так ли?
Находчивость дипломата мгновенно обратила в прах неприступную крепость аргументов Доминиса. Его идея, смотри-ка. Ха, ха, ха… Это было всего лишь облако, в которое он прятал голову. Проповедовать истину представителям держав, самовлюбленным аристократам, лицемерным епископам, впавшему в детство коронованному старцу! Да ведь это равнялось попытке криком остановить ураган, налетевший на землю. По-королевски принятый в Уайтхолле, он обманывал себя надеждой, будто сможет вложить свою идею достижения мира в уста теократического государя, однако, охваченный экстазом преобразователя, вдруг увидел, что сажал-то он на месте, где ведьмы правили свой шабаш. Пытаться подсунуть, протащить мыслишку во время охоты или трапезы его величества было равносильно предательству любой мысли вообще, хуже того, это было предательством тех многих безымянных людей, которых его теории избавляли от неминуемой Голгофы.
Испанский посол вручил королю миниатюрное изображение инфанты и пустился в разглагольствования о живописи, умело пряча в клубах витиеватых речений свой подлинный умысел.
– Истинно мадридская школа! Ничуть не уступает брабантским живописцам. Правда, мы ждем своего мастера, равного Рубенсу. И он грядет. Я видел «Поклонение волхвов» некоего юноши по имени Веласкес, уверяю вас, Ваше Величество, в один прекрасный день он станет первой кистью Европы.
– Ваша инфанта, – прервал его Георг Эббот, – может вступить в брак лишь с разрешения святого отца в Риме.
Очевидное нежелание архиепископа Кеятерберийского взглянуть на подарок и особенно ирония, с какой он произнес слова «святой отец», вызвали одобрение у хмурых пресвитерианцев, однако они слишком боялись короля, чтобы это обнаружить. Тем не менее очаровательное личико Марии Анны, видимо, заинтересовало Карла, и Эббот поспешил отобрать у него портрет.
– Его Величество не желает оказаться в нелепом положении папского вассала.
Иаков поперхнулся слюной, услышав столь откровенный вызов. Дерзкий примас выразил опасения иерархии англиканской церкви, в то время как доктор Уилльямс,[64] епископ Линкольншира, мудро промолчал, готовый потакать любому королевскому капризу. Георг Эббот, как и парламент, хотел, чтобы принц Уэльский женился на одной из протестантских принцесс. Брызгая слюной на храброго обидчика, маленький и безобразный Иаков Стюарт поспешил восстановить свой авторитет:
– В моих жилах течет кровь царей Израиля. Наше родство со Спасителем не может быть отрицаемо римским епископом. Короли – наместники бога на земле и сами богоподобны…
Зная его болтливость, охотники уже начали опасаться, как бы не пришлось им удовольствоваться «домашней охотой». Травля принадлежала к числу любимых забав короля, но с еще пущей страстностью отдавался он теологическим рассуждениям. Всякий раз, открывая заседания нового парламента, он внушал собравшимся дворянам и купцам, сколь велики прерогативы его божественной власти. Несомненно, он видел себя иным и оценивал себя по-иному, чем выглядел в глазах двора и народа, привыкших к молчаливому и сдержанному величию Тюдоров. Речь короля, вещал Иаков парламенту, подобна львиному рыку. А на самом деле небольшой человечек захлебывался слюной, сопел, приподнимался на цыпочки, стараясь казаться внушительнее и выше, чем он есть. Таким был он и сейчас, распаленный спором с римским первосвященником. «Дурень, – выругался про себя Марк Антоний, – покидать своих верных союзников, чтоб обрести якобы поборника мира в Мадриде. А может быть, он, дорогой гость, ошибся? Потупив взгляды и склонив голову, приходится внимать королевским откровениям и восхищаться! Громче! Боголюбезно, изумительно, аки лев! Неужели стоило уподобляться бесстыдным и алчным стервятникам, окружающим трон?»
– Сей испанский стрекотун очаровал старичка, – вполголоса комментировал Контарини. – Ведь это по его наговору отправили на плаху сэра Уолтера Рэли.[65] Представьте себе, король даже предлаал вздернуть английского удальца на одной из площадей Мадрида, на потеху испанцам, вы понимаете, монсеньор, он абсолютно пренебрегает достоинством британцев и их интересами!
– Мне кажется, я начинаю понимать другое: сколь опасно сервировать идеи во время королевской трапезы! А ведь я хотел примирить умеренных католиков с англиканской церковью.
64
65