– Скажите мне, светлейший, каков он был человек?
– Де Доминис?
– Да.
– Почему это важно для вас?
– Господи, помилуй, ведь мне предстоит осудить его.
Граф засмеялся, но тут же стал серьезным, дабы своим смехом не обидеть собеседника. Улыбка еще таилась в уголках его проницательных глаз и твердо вырезанных губ. Под обходительностью южанина проглядывал искушенный и многоопытный государственный муж.
– Дорогой кардинал, человек – существо весьма многоликое. И вам самому предстоит создать образ, наиболее соответствующий нынешним обстоятельствам!
Разочарованно отошел Скалья от ловкого дипломата. Дело Марка Антония прежде всего вызывало душевный разлад у него самого. Исходя из прочно усвоенных канонов католицизма, он хотел судить его независимо от каких-либо иных, привходящих моментов. Однако теперь вместе со своим узником он оказался в столь высоких сферах, где он сам с трудом ориентировался и где, как рекомендовал ему лукавый испанец, следовало мыслить политически. Первый и главный его принцип – придерживаться истины и только истины – встретил насмешливую улыбку посланника.
Опечаленный кардинал покинул ярко освещенный зал, где гости толпились возле великих мира сего, большей частью вокруг папы и генерала ордена иезуитов. Подобные приемы давали возможность вызнать или выпросить что-либо, нередко успешнее и быстрее, чем если бы дело шло обычным порядком в долгих запутанных лабиринтах канцелярий, В этой иерархической пирамиде вес каждого определялся силой и значимостью его покровителя. Поэтому нижестоящие льнули к стоявшим выше, а великие в свою очередь нуждались в прочной и широкой опоре; только так сохранялось это единение вопреки разъедавшим его клевете, зависти и тирании, оставаясь, однако, цитаделью панства. И даже Скалья, привыкший к суровому аскетизму и с печалью взиравший не сие лукуллово пиршество, был взволнован присутствием императорских послов. Его душу наполнял восторг верноподданного вопреки желанию быть возвышенным и недоступным земным соблазнам в этой толпе прихлебателей и охотников за красными кардинальскими шляпами. Это было сильнее его, отшельника и аскета. Тщетна проповедь равенства, коль скоро последователи Христа надели ему на голову венец, сперва терновый, затем золотой… Однако здесь кардинал одернул себя, подобные мысли вели уже в ересь…
При выходе его опять с подчеркнутой почтительностью приветствовали гвардейцы. Они были внимательны к нему, ибо всего лишь несколько человек пользовались правом свободного прохода по этой галерее. И смиренный отшельник не остался равнодушным к их салюту, хотя сурово порицал себя за подобное тщеславие. Отражение некой тайной силы словно сопровождало его отныне, как бы материализуясь постепенно в новом представлении о себе самом. Давно ли он мечтал о власти, правда, на благо человечества, но разве не так начинают все насильники?
Длинную крытую галерею на древней стене построил еще папа Александр VI после того, как окончательно превратил мавзолей Адриана в неприступную крепость-темницу. Напугать, похоронить заживо стало куда более важным, нежели сберечь святые мощи и урну с прахом давно почившего императора. Угрюмую стену галереи через определенные промежутки прорезали узкие отверстия, напоминавшие скорее бойницы, нежели окна, сквозь них виднелись старые городские кварталы.
В узком пространстве гулко отдавалось эхо чьих-то шагов, и Скалье вдруг показалось, будто его увлекает за собой длинная невидимая процессия. Трудно было понять, где начало тесной извилистой галереи, издавна связывавшей дворец и замок. В одном ее конце стоял престол, в другом – лежала гробница. Владевший ключом к этой двери мог предстать перед Римом всемогущим властелином. И вот теперь он, Скалья, стоял в этом переходе, который вел или к вечной славе в потомках, или к забвению в Тибре.
Железная дверь на другом конце перехода была под замком. Отперев ее, кардинал оказался на открытой галерее перед Замком святого Ангела. Здесь в свете вечерней зари его взору предстала картина, равную которой трудно было вообразить. Здесь, где Тибр стремительно поворачивает на юг мимо холмов Вечного города, обожествленный император Адриан избрал место вечного упокоения и но примеру египетских фараонов воздвиг себе гробницу. Могучие стены правильным квадратом, в каждом из углов которого стояла сторожевая башня, окружали высокий и широкий цилиндр красноватого цвета. На верхней плоскости его центральной башни, господствовавшей надо всем, возвышалось двухэтажное каменное здание, а над ним парил архистратиг Михаил, которого Григорий Великий узрел вкладывающим меч в ножны в знак того, что страшный мор, посетивший столицу, идет на убыль; с тех самых пор архангел днем и ночью реял над замком и над всем городом. И хотя красноватая башня выглядела незавершенной и взор наблюдателя невольно устремлялся выше, в чистое голубое небо, Замок святого Ангела прочно и незыблемо стоял на римской земле.