Первые капли дождя разлетались в прах на каменных статуях Бахусова сада, за ними, шурша по широким листьям редкостных растений, легко скользнули другие. Сонные и захмелевшие гости воспрянули в ожидании грозы, словно надеясь найти облегчение. Скалья вел игру до полуночи, однако и после этого настроение у него оставалось мрачным, как небо над головой, откуда наконец хлынул дождь. Громовые раскаты и шорох дождевых струй сливались в однообразный плотный шум, становившийся сильнее и сильнее. Наконец-то, прошептал приобщившийся к Бахусу неофит, наконец-то ливень! Ему захотелось, чтобы звонкая струя ударила прямо в пего, раздробив его плоть, как комочек земли; и ручейки грязной воды тогда б потекли сквозь его тело. Он словно чувствовал, как они размывают все внутри, стремительные, проворные и азартные. Ох, эта грязь… И граф Гондомар тоже показался Скалье размытым этим потоком, который заглушил все его свидетельства о венецианском шпионе Доминисе.
– Как вы можете, граф, – шепнул словно про себя инквизитор, – так ненавидеть этого человека? Ведь вы довели его до темницы…
– Он первым возненавидел меня, – запальчиво парировал испанский посланник.
– Он вам ничего не сделал.
– Он посмеялся надо мной весьма оскорбительным образом.
– Шутка!
– Он хотел подавить меня своим остроумием.
– При английском дворе?
– Да, именно так. После долгих церемоний мне удалось добиться, чтобы ничтожный и вздорный король стал считать меня другом наряду со своим фаворитом Джорджем Вилльерсом, которого он назвал герцогом Бэкингемским. Мне удалось убедить Иакова и его любимчика в том, что принцу Чарльзу необходимо жениться на нашей инфанте. Брак между Стюартами и испанскими Габсбургами поначалу был задуман во имя того, чтобы ликвидировать соперничество между Испанией и Великобританией на море и ослабить английскую поддержку Венеции и Савойе в конфликте по поводу нашей, испанской Ломбардии. В общем, Иаков, или, как его прежде звали, Джеймс, который патологически боялся войны и не терпел близ себя солдат, получил еще одно основание для этого, когда вспыхнула вражда между императором и его зятем Фридрихом, кандидатурой палатинцев… И вот тут-то в дворцовую интригу вмешался этот Сплитянин, как его прозвали, со своей идеей примирения христиан. Естественно, увенчайся успехом его замысел, это нанесло бы ущерб Габсбургам и укрепило позиции Франции и Венеции. Моя миссия в Уайт-холле тогда оказалась бы завершенной, а в Мадриде меня ожидал бы пенсион!
Дьявольски опасная игра! Блестящее положение Гондомара, а возможно, и сама его жизнь висели на волоске, который чуть было не оборвал другой королевский советник. Из плотной тьмы над садом Бахуса низвергались потоки воды, оживлявшие недвижимые деревья и античные статуи; и казалось, будто змеи расползлись по саду. Ливень усиливался с каждой минутой, и в его шуме Скалья едва разбирал бормотание графа:
– Однако не здесь причина… моей ненависти. Я встречался со многими людьми иных взглядов, и сам изменял свои суждения соответственно обстоятельствам. Вот, например, Пьетро Контарини! Во всем, кроме дипломатических дел, мы прекрасно находим общий язык. Однако Доминис выступил в Уайт-холле точно пророк, возвещающий миру новую Библию. Иаков, смолоду помешанный на теологических трактатах, был в восторге от своего гостя и они вдвоем обсуждали дела, точно нас, остальных, не существовало. Это было оскорбительно! И однако я одержал верх при дворе!
– Одной причиной больше, чтобы…
– …простить, монсеньор? Ха-ха-ха…
Он деланно засмеялся, подавляя желание оскорбить инквизитора, который отверг его свидетельство. Стервятник, между тем думал Скалья, ты завлек соперника в Рим и хочешь растерзать его здесь с помощью моих когтей, ибо подобная экзекуция якобы недостойна твоего сана.
– Прощают мертвым и слабым, – граф Гондомар уловил тень на лице собеседника и поспешил загладить бестактную выходку. – Доминис по-прежнему опасен, особенно с тех пор, как за ним встала его книга… Посреди всеобщей неразберихи и кровопролития он представляет известную точку опоры для других. Одному господу ведомо, не начнется ли в Европе очередная междоусобица, когда смятенные души станут искать спасения в некоем Новом завете.
– И вы полагаете, граф, что таким Новым заветом может стать книга Доминиса «О церковном государстве»?
– Я не хочу исключать ни малейшей возможности. Меня потрясло, как отнеслись ученые к появлению его книги. И он сам, автор, уверовал, будто становится огромной силой. Залп из типографий Лондона, Гейдельберга и Праги, фейерверк из нескольких тысяч экземпляров, и мир завоеван. Смешно! Однако было неприятно наблюдать, как студенты, теологи, ученые и даже простые горожане вдохновляются его сочинением. К счастью, другой архиепископ, примас англиканской церкви, был задет успехом Сплитянина, а король в конце концов обиделся, что кто-то, кроме него, может стать авторитетом в теологии, таким образом, нам всем сообща удалось оттеснить Марка Антония… Я с лихвой отплатил ему за все шуточки, когда курия потребовала установить с ним контакт. Тайная переписка между ним и папой Григорием Пятнадцатым проходила через мои руки. Вот их письма я и показал Иакову! Подло, да, монсеньор? А может быть, в этом заключался особый умысел, двойная игра, где каждый показывал карты и той и другой стороне? Ведь это продолжается и здесь. Мы дали в руки Барберини козырь. Теперь он может вести свою игру так, как ему выгоднее. Первый вариант: Доминис – венецианский шпион. В этом случае папа удовлетворил бы нас, испанцев, но привел в ярость Республику и прочих смутьянов, желающих объединения Италии. Второй вариант: Доминис осужден как еретик. Это не дало бы преимущества ни одной из сторон и сохранило существующее положение вещей. Третий вариант: Доминис прибыл в Рим как представитель английского короля. Это дает папе Урбану Восьмому исключительные шансы против всех его соперников…