Теперь Марку Антонию стало не по себе на пьедестале реформаторов, куда водрузил его Муций и где по его собственным прежним мерилам ему давно было место. И все-таки, хоть он сам и не переставал считать себя равным им, теперь они не являлись для него достойной компанией.
– Моя книга, – пытался он вмешаться в разговор, – выше и протестантскою сепаратизма, и иезуитской узости.
Но папа отвернулся к верному слуге святого престола:
– Вот так, он расшатывает, а вы, стоило ему появиться здесь, освобождаете его…
– По приказу твоего предшественника…
– …которым вы сами управляли!
Генерал умолк, с трудом подавляя гнев. Чем ожесточеннее нападал он на обвиняемого, тем более уязвимой становилась его собственная позиция. Лукавый флорентиец, очевидно, стремится скомпрометировать своих габсбургско-иезуитских противников или принудить их к капитуляции. Во мраке Замка святого Ангела трудно было проникнуть в опасные намерения Барберини. Неожиданное появление иезуита прервало спор между папой и его узником. Но Доминис, предположив, что папа ищет причину его возвращения в дипломатических сплетнях, громко произнес:
– Я хотел быть посредником между римской и англиканской церквами.
– Следовательно, – поймал его иезуит, – ты считаешь англиканскую церковь правоверной?
– Да, истинно христианской!
– Ересь! – торжествующе воскликнул патер Муций, поворачиваясь к папе. – Ересь! Дальнейшее дознание нелишне.
– Ты не волен отделить церковь от светской власти, – холодно возразил Барберини. – Король – глава церкви англиканской, папа – князь церкви римской. Для того чтобы посредничать между ними, тебе надобно было иметь полномочия короля или курии. Иначе кому ты принесешь пользу?
Узник закусил губу. Любой способ защиты таил в себе новые опасности. Отрицая, что он чей-либо шпион, он тем самым попадал в ловушку. Ведь, если выяснится, что за ним нет никакой определенной силы, ветер попросту унесет его, как увядший листок. Возможность сопротивления как раз и давали смутные догадки, окутавшие его возвращение.
– Следовало бы подождать с дознанием, пока не придет кардинал Скалья, – сказал иезуит.
Тем самым автократу снова напомнили о необходимости строго соблюдать процедуру. Однажды подписанный им документ, отданное распоряжение становились законом которому впоследствии он и сам должен был подчиняться! Благодаря этому знатоки протокола, этикета и всех прочих правил, Муций и государственный секретарь, постоянно создавали такую ситуацию, при которой папе оставалось все меньше свободы для принятия собственных решений. Перенося на чиновников исполнение своих распоряжений или осуществление постановлений конклава, он тем самым постепенно утрачивал абсолютную власть. Руководимый неведомо кем, аппарат управлял папством от имени папы и вместо него, нередко вопреки его желаниям, и это временами вызывало у него необузданную ярость.
– Допрашивали прислугу бывшего архиепископа? – Урбан VIII попытался нащупать слабое звено в сложной системе иезуитов.
– Еще бы! – не без удивления ответил патер. – Глупый, однако, народ! Ничего важного сообщить они не могли. Но у нас в руках два монаха, сопровождавшие архиепископа из Сплита в Англию.
– Они сознались?
– Ждут… – Великий инквизитор был застигнут врасплох.
– Ждут? Ловко, – папа поспешил воспользоваться недосмотром своего главного надзирателя, – а чего? Последнего причастия? Немедленно привести!
Комиссарий Священной канцелярии прибыл, когда неожиданный ночной посетитель уже поднимался на верхнюю террасу Замка святого Ангела; разъяренный доминиканец приказал не оставлять больше закоренелого еретика в покоях для подследственных, но немедленно перевести его наверх, в настоящую тюрьму, причем тут же, в присутствии папы. Монахи и охранники поволокли Доминиса выше, туда, где до тех пор ему не доводилось бывать. В мощеном дворике, мокром и скользком после недавнего дождя, царила непроницаемая тьма. Шум шагов и отрывистые голоса доносились откуда-то снизу, из подвалов под зубчатым венцом крепости, где находилась Палата пыток; однако Доминиса повели в другую сторону, откуда из-под помпейских терм папы Климента VII вел ход к камерам узников.
Итак, думал полуослепший старец, обливаясь холодным потом, он попал именно туда, куда всю жизнь боялся попасть. Вплоть до самых последних ступенек в каменный мешок он надеялся, что тюремщики сжалятся. Это были надежды, которыми присущий человеку инстинкт пытался защищаться от возможности быть погребенным заживо.