– Марк Антоний! Я преодолел густые, полные опасностей леса, переплыл бушующее море. Неужели самыми трудными для меня окажутся семь этих шагов, от человека к человеку? Ты глыбою вознесся над бездонными далматинскими ущельями. Запомни! Церковь воздвигнута не на склоне добродетели, но на грехах людских. Нет ничего меж нами, брат, через что оказалось бы невозможным переступить.
– Там, где стою я, ровное поле, открытое всякому.
– Вспомни, Спаситель не придет лишь к надменному праведнику.
– Я – грешен.
– Брат, я несу тебе благословение святого отца.
– За благословение, – поклонился архиепископ, – благодарю его.
– Святейший посылает тебе свой отеческий поцелуй.
Монах подошел к Доминису и сухими губами коснулся обеих его щек. При этом ритуальном поцелуе оба они чуть-чуть покраснели, не сумев скрыть взаимного отвращения. Сколь бы ни был человек лукав и как бы ни владел собой подлинные чувства скрыть не всегда удается. Между ними стояла стена, по обе стороны которой каждый играл свою роль. Вместо того чтобы вернуть поцелуй, Доминис лицемерно произнес:
– В Риме вместо меня, недостойного, поцелуи его святой перстень.
– Ты сам будешь иметь эту честь, – возразил легат с таким выражением на лице, точно он сообщал самую благую весть. – Радуйся! Мне велено пригласить тебя в Рим…
– В Рим?!
– …где и подобает пребывать твоей учености. Мы не позабыли о твоих талантах. Твой светлый разум не должен угаснуть в этой провинции.
Тринадцать лет назад они швырнули его в глушь турецкому шайтану в зубы, а теперь вдруг надумали при звать в Ватикан. Папский нунций в Венеции засыпал Доминиса повелениями и посулами, он не отзывался, и вот канцелярия послала сюда полномочного посланца папы Павла V с отеческим поцелуем, не предвещавшим ничего доброго. Какой-нибудь хитрой уловкой надобно было ликвидировать угрозу.
– Здесь в тишине я могу заниматься своими исследованиями.
– Без поддержки папы, святого ордена, Римской коллегии?
– Мои сочинения до сих пор не встречали вашего одобрения.
– Что ты говоришь? – изумился иезуит. – Разве не мы доверяли тебе важнейшие кафедры? Самые светлые головы должны собраться вокруг святого престола, ибо оттуда исходит благодать на мир верующих. Святейшего папу Павла Пятого весьма интересуют твои суждения, и он охотно бы их выслушал…
– После того как он обязал меня выплачивать деньги Андреуччи? Оспорил мои прерогативы примаса? Посылал мне укоры и даже грозил отлучением?
– Пусть не приводят тебя в отчаяние решения канцелярии. Брат мой, я возвращаю тебе милость генерала.
Патер преуменьшал значение действий папы, должно быть оттого, что не мог их вовсе отрицать, а может быть, он и в самом деле не придавал им никакого веса. Доминис слыхал о соперничестве между различными ведомствами и конгрегациями Ватикана, однако он прекрасно понимал и то, что в их политике по отношению к провинциям различия не играют роли, и, кроме того, он был не настолько простодушен, чтобы доверять милости, которой жаловал его генерал ордена. Архиепископ явно отвергал великодушие покровителя, и легат, нахмурившись, продолжал:
– Ты не достаточно искусен, чтобы нести пастырский посох. Более этой мантии тебе подошла бы мантия ректора…
– Да, – согласился Доминис, – чтобы управляли вы…
– Мы оберегаем святой престол, – строго поправил монах. – Твой разум проложил бы тебе дорогу.
– Куда? В чулан за кафедрой? Никогда не было полного доверия к нам, ученым. И это распространилось на меня, когда я был поставлен епископом и примасом этих развалин.
– Прежде чем требовать полного доверия, спроси себя, Марк Антоний, полностью ли ты доверился святому отцу и ордену. Не утаил ли ты что-либо для себя? Ибо это явилось началом твоего отчуждения. Тайная мысль внутри тебя вырастала в ощущение провинности. А исповедайся ты вовремя нам, тебе стало бы легче, брат мой. Святой орден должен знать обо всех раздумьях, предчувствиях, сомнениях, полный милости к исповедующимся…
Сурового пастыря охватило вдохновение, и он даже преобразился, возвещая смутьяну милость Спасителя. Глубокие морщины у него на лице разгладились, губы увлажнились, бегающие глаза засияли отеческой добротой. Мягкий баритон вдохновенно пытался сокрушить броню давнего воспитанника иезуитов, и, противостоя ему, разум Доминиса искал фактов:
– Святой престол настаивает на незыблемости некоторых догматов…
– Жизнь следует посвятить истине. Папа желает обсудить новые научные теории.