– Когда я жаловался на невыносимые налоги, несправедливость курии, двуличие монахов…
– Ты не был услышан?
– Я был предупрежден!
– И отвергнутый, отдался своему перу?
Да, он взялся за него, как за весло подхваченной бурей лодки, надеясь с его помощью добраться до берега, где высились старинные города, существовали большие учебные заведения, выступали свободные умы; но в этом Доминис не желал признаваться навязчивому исповеднику. Легат разочарованно отошел от стола, на поверхности которого он заметил лист с печатью папской канцелярии, однако разгоревшийся охотничий инстинкт не позволял ему оставаться обманутым, и он решил, не таясь, ударить по лицемерному сочинителю:
– Твой дух легко мог бы свернуть здесь, в одиночестве, на неверную дорогу. Самое подходящее для тебя время присоединиться к философам в Римской коллегии.
Болтуны и начетчики, стервятники на апостольской наследии, вызубрившие Фому Аквинского, высокопарные схоласты, выкладывавшие свои трактаты из камешков Священного писания и «Метафизики» Аристотеля, советники Священной канцелярии, вечные спутники инквизиции и палачей, думал Марк Антоний. Присоединиться к ним, как предлагал генерал, означало утратить всякую связь с живой человеческой мыслью и новой наукой. Схоластический туман наряду с пушками и тюрьмами надену но оберегал папские действа; попугаи от богословия стремились перекричать разум. Этот и подобный Рим не принял бы автора книги «О церковном государстве».
– Сейчас я не смог бы, – Доминис отклонял опасное предложение, – последовать твоему совету.
– Не смог бы, – иезуит разыгрывал изумление, – когда святой отец призывает тебя?
– Пусть он меня простит! Мне трудно пускаться в путь. Я должен покончить со своими делами.
– Со своей книгой?
Наконец-то посланец папы выдал истинную цель своего приезда. Мысли о книге, которую писал Доминис, не покидали его. Он не сводил волчьего взгляда с автора, дабы вовремя отрезать ему путь к отступлению.
– И моя тяжба о выплате пока не решена, – Доминис пытался отвлечь его россказнями о переписке с папской канцелярией.
– Да где же она должна найти окончательное решение, как не в курии? Мы все склонны решить дело в твою пользу.
– И вернуть выплаченные деньги?
– Уповай, брат, на милость святого отца! И прихвати с собой свою рукопись! С нашей помощью ты допишешь ее в Риме, и тогда мы, соборные, восславим господа!
Автору было достаточно ясно, чем бы это обернулось, но больше лавировать он не мог. Святой орден располагал неплохой информацией.
– Я писал нечто в связи с тяжбой против этого негодяя Андреуччи… – Он надеялся внушить гостю, будто речь идет о ничтожном споре.
– Покажи!
– Если мне суждено когда-либо ее закончить, я отправлю книгу цензору Священной канцелярии!
– Напечатанную?
– Где же мне печатать ее без вашего одобрения?
Иезуита это также беспокоило, поскольку он не был абсолютно уверен в невозможности такого исхода. Запретные тексты иной раз ускользали от проверки, и, когда какой-нибудь особенно ревностный кардинал приходил в ужас, сочинение уже было распродано. Вообще читательская публика обладала особым нюхом на запрещенные книги. Так, например, «Homo novus», привезенную из Лондона, передавали из рук в руки, и римскому суду пришлось пригрозить смертной казнью, дабы предупредить шествие «Нового человека» среди верующих католиков. Такой заметный писатель, как Марк Антоний де Доминис, без труда мог найти издателя в Венеции или даже вовсе вне досягаемости папской цензуры, причем не исключено также, что он сам подумывал о создании в Сплите не только академии, но и типографии. Как бы там ни было, сейчас папскому легату показалось подозрительным упорное нежелание прелата отправиться в Рим.
– Ты хотел бы остаться здесь, брат мой?
– Я хотел бы без помех завершить начатое.
– Без помех, будучи пастырем бунтующего стада?
– Ты дважды повторил, отец, что я не создан для этого места. Возможно, и в самом деле так.
– Ты живешь в предмостье нашей церкви. В качестве первого слуги Рима тебе надлежало и надлежит укреплять веру и любовь к ее главе.
На этом и заканчивались все дискуссии Доминиса с курией: ему надлежало быть слугой, обязанным исполнять поручения церкви, он же проявил себя упрямым и неблагодарным. Мантия, которую он принял от Рима, тяготила его, а воздух вокруг был застойным, как в смрадном болоте. Ему хотелось разорвать торжественные одежды, разломать пастырский посох, растоптать сверкающую митру, но он овладел собой. Чтобы хоть на секунду избавиться от своего страшного противника, он подошел к окну. Толпившийся под окнами люд рассеялся, и на Перистиле остались лишь две небольшие кучки, одна вокруг отца Игнация, другая вокруг Дивьяиа и Капогроссо; и те и другие, очевидно, старались избежать потасовки. Прислуга архиепископа, осмелев, вытеснила вооруженных спутников легата из галереи. Удар, который первым, как обычно, нанес иезуит, приняла на себя и смягчила изменчивая, непостоянная толпа. И может быть, в этот самый напряженный момент кто-нибудь да вспоминал, что их примас был единственным, кто ободрял их, когда чума и голод разогнали из города дворян и членов капитула. Люди, видимо, заметили его в неверном свете окна, раздалось несколько возгласов в его честь. Ну вот, а он жаловался на свою общину. Был у него в городе и приверженцы, носившие в золотых медальонах на груди его изображение. Тьма обволакивала раненные временем колонны Перистиля, и величественное каменное сооружение, казалось, восстало во всей своей прежней красоте; царственная гармония придала мужества павшему духом вассалу церкви. Какую бы он ни занимал ступеньку у подножия святого престола, любой папский посланец может попирать его. Надо окончательно выбраться из пропасти, где каждый служил другому ступенькой а все вместе они были опорой римскому престолу. В свое время он восторженно принял обязательство служить интересам вышестоящих; от этого обета верности следовало теперь себя избавить.