— Неугомонный старик, — буркнул он. — Своё отжил, теперь мешает жить другим.
Но, встретив адмирала, Карл дружелюбно похлопал его по плечам. Однако разговор, который завёл адмирал, не понравился королю ещё больше, чем его приход. Естественно, кто любит, когда у него просят денег?! А речь шла о деньгах, которые нужно было заплатить немецким ландскнехтам. Адмирал нанимал их воевать против Карла, но до сих пор не выплатил жалованья: кошелёк адмирала пуст. Ландскнехты волнуются. Чтобы избежать возможных конфликтов, им нужно как можно скорее уплатить обещанное и отправить домой.
Получалось чёрт знает что! Адмирал вербовал за границей войска, чтобы разбить его, Карла. А теперь просит уплатить этим войскам деньги. Следовало бы сказать, что здесь не торг победителя с побеждённым. И коль адмирал сам нанимал ландскнехтов, пусть сам с ними и расплачивается. Но, с другой стороны, и отказать адмиралу было опасно. Ландскнехты стоят под ружьём. Если среди них начнутся волнения…
Стараясь не показать своего состояния, Карл сказал, что королевская казна целиком в распоряжении адмирала, что Карл по-прежнему любовно относится к нему, считая своим другом и отцом.
Адмирал отправился в свои особняк, но по дороге его настигли два выстрела.
— Стрелок целился оттуда, — не теряя самообладания, показал адмирал, когда к нему подбежали его верные гугеноты.
Над решёткой окна, куда указывал адмирал, ещё вился синий дымок. Но у того, кто стрелял, оказалась наготове резвая лошадь. Стук её копыт затерялся в переулках столь быстро, что мысль о погоне отпала сама собой.
— Это Гизы! — вскричали возмущённые гугеноты.
— Мы отомстим!
— Успокойтесь, друзья, — сказал адмирал, превозмогая боль. — Мой юный друг король Карл Девятый сам достойно накажет преступника. Я в этом убеждён. Я только что был у короля и ещё раз имел счастье видеть его дружелюбие.
Истекающего кровью адмирала донесли до дома и уложили в постель. Срочно вызвали врачей. Поставили в известность короля.
— Подлецы! — закричал Карл. — Кто посмел?
Первыми попали под подозрение, естественно, Гизы — Генрих Гиз, возлюбленный Маргариты, его брат и его дядя кардинал Лотарингский.
— Никакой пощады! — ревел Карл. — Пусть вся Франция, весь мир узнает, что для меня нет ничего невозможного! И герцоги, и кардиналы обязаны нести суровое возмездие, если они осмелились встать на пути короля. Взять всех троих. Пытать! И четвертовать!
— Не торопитесь, ваше величество, — подала голос Екатерина Медичи. — Как бы вам не совершить опасную ошибку. Покушение на адмирала, вы правы, действительно организовали Гизы. Но они исполняли чужую волю. Если вы арестуете их, Гизы скажут, что они выполняли мой приказ.
— Ваш?
— А вы и я, ваше величество, пока одно целое, — добавила Екатерина. — Это мы с вами стреляли в адмирала. Надеюсь, вы не станете преследовать Гизов за то, что они выполняли наш приказ?
— Но зачем это нужно было делать?
— Чтобы он не выстрелил в нас первым.
— И что же теперь?
— Теперь необходимо добить гугенотов, пока они не опомнились и не узнали, по чьему приказу раздались выстрелы.
Карл понял, что гугеноты и в самом деле не поверят, что король не причастен к покушению. Выход был один — опередить их.
Судя по всему, до счастливого вдовства Маргариты и в самом деле оставалось совсем немного.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ночь под праздник святого Варфоломея
Вечером 24 августа, в воскресенье, накануне праздника святою Варфоломея, горбатый звонарь церкви Сен-Жермен-д’Оксерруа, ворча и кашляя, карабкался на колокольню.
— Если они хотят, чтобы я им как следует позвонил, — бормотал он, — я им с великим удовольствием позвоню. Мне не жалко.
И над Парижем поплыл перезвон колоколов, тон среди которых задавал большой басовитый колокол. Парижане знали: если басовитый колокол на колокольне Сен-Жермен-д’Ок-серруа начинал гудеть слишком густо, быть великой беде, вроде чумы или вражеского нашествия.
— Все готовы? — услышав набат, перекрестился герцог Генрих Гиз. — Двинулись!
И вскоре парижские улицы заполнили толпы вооружённых людей. К ним присоединялись и правоверные католики из числа парижских обывателей. У каждого на головном уборе красовался белый бант, а на руке — белая повязка. То был условный знак. Всех, кто оказывался без повязки и банта, требовалось уничтожить.
Бряцанье пик и мушкетов, шпаг и аркебуз, топот коней и громкие крики, солёные шутки и сочная брань возбуждали толпу. Коптящее пламя факелов лихорадило воображение. Крепкие напитки кружили головы. Ведь набат загудел как раз в конце воскресенья.