Что? Какие слова он должен произносить? Пусть они говорят, он повторит.
— Я, Жоффруа Валле, уроженец Орлеана, дерзко, злонамеренно и неразумно, — механически повторял Жоффруа, — сочинил, напечатал, а затем распродал книгу под названием «Блаженство христиан, или Бич веры». Я произносил по разным поводам богохульственные речи, подрывающие…
И снова:
— Я, Жоффруа Валле, уроженец Орлеана…
— Я, Жоффруа Валле… Сколько раз пробубнил он это над торящей свечой себе под нос? Десять? Сто?..
…Вот и площадь. Каменные апостолы на фасаде церкви уткнули подбородки в пальцы. О чём они молятся? Головы апостолов покрыты белыми шапками снега. Нахохлившиеся голуби попрятались в углубления под складками каменной одежды.
— …в этих речах я теперь раскаиваюсь и прошу…
Над спиной у ослика кудрявится пар. И над чёрной гудящей толпой на площади тоже поднимается пар. Они все пришли посмотреть, как он станет умирать. Парижские колокола отзванивают панихиду. Когда идёт снег, у колоколов совсем иной звук. Или Жоффруа так кажется потому, что он слышит колокола в последний раз? Наверное, в последний раз всё слышится и видится иначе. Они там, на площади, не знают этого.
Совсем занемели ноги. Не подняться с коленей. Палачи помогут, они добрые. И на поленницу дров они помогут взойти. Какая огромная поленница!
…А вот и книги. Собрали всё, что он отпечатал. Он будет гореть в огне своих книг…
Да, да, спасибо, я поднимусь сам. Просто чуть онемели ноги. От неудобного положения. Осторожно, не загасите свечу. Это дурная примета. Отпечатки его босых ног на снегу. Он никогда раньше не ходил босиком по снегу. В первый раз. И в последний. Что? Я не молчу, нет. Я говорю, пожалуйста.
— …сочинил, напечатал, а затем распродал…
…Вот сюда? По лестнице? На ступеньках тоже снег. И на дровах. Они вкусно пахнут, дрова. А снег под ногами скрипит. Совсем застыли пальцы.
…Вот к этому столбу? А почему цепями? Они такие тяжёлые и холодные, эти цепи.
Чёрная маска на лице палача.
— Что? — спросил у него притянутый к столбу Жоффруа Валле.
— Мы с тобой давно знакомы, приятель, — сказал палач. — Однажды ты заплатил горшечнику за горшки, которые перебил мой Жан-Жак, царство ему небесное. Теперь твои дружки, которые хотели тебя спасти, тоже не поскупились. Неужели ты и вправду сам отказался бежать? Не бойся, я сделаю так, что тебе не будет больно…
— Что? Уже? — спросил Жоффруа.
Кошки в груди взвыли дикими голосами. Вспыхнуло и взорвалось белыми брызгами солнце. Кошки, не найдя выхода, полезли на волю через горло. Они заткнули Жоффруа дыхание…
…Костёр с еретиком на столбе разгорался долго и неохотно. Сырые дрова шипели. Озябший народ растекался в окружающие площадь улочки, обсуждая подробности казни. Над Парижем заунывно гудели колокола. А снег с низкого неба продолжал падать и падать, укрывая столицу Франции.
Лишь два человека не спешили уходить с площади — мужчина и женщина. Они стояли на коленях и, кланяясь костру, истово молились.
— Господи, — страстно шептал Базиль, — прости его, грешного, прими в лоно своё, упокой его душу.
А молитва, которую возносила к небесам Анжелика, звучала по латыни. Но то была не молитва, то было заклинание.
— Feci quod potui, faciant meliora potentes, — шептала Анжелика, что в переводе на французский и на все остальные языки мира означает: «Я сделал всё, что мог, и пусть, кто может, сделает лучше».