Я любил тебя, Анжелика! Любил, как никто и никогда. Я и сейчас люблю тебя. Еще сильней, чем прежде. Ты можешь себе представить подобное? Я люблю тебя сейчас сильнее, чем минуту назад. А вот сейчас еще сильнее, чем в прошедшую минуту. Ты слышишь меня, Анжелика? Слышишь, что я говорю тебе?
Я люблю тебя! Я люблю тебя. Я люблю!»
От постоянных разговоров с Анжеликой камера казалась Жоффруа не такой мрачной, а ложе не таким жестким, еда не такой отвратной, а рубашка не такой грязной. Неужели в такой рубашке ему придется ехать через весь Париж, подниматься в ней на костер. Неужели в тюрьме нельзя выстирать рубашку?
В сказках всесильные волшебники всегда исполняют три желания. У Жоффруа тоже имелись три желания. Всего три. Надеть свежую рубашку, положить голову к Анжелике на колени и обрести свободу. Только три. И хотя начинать следовало бы с последнего желания, ему прежде всего хотелось облачиться в чистое белье. В несвежей рубашке он не смог бы положить голову к Анжелике на колени.
Где ты, волшебник?
Тот волшебник неизменно представлялся Жоффруа в образе маркиза де Бука. Со шпагой у бедра.
«Ты свободен, дружище!»
Но вот на самом деле заскрипела дверь. Распахнулась. И на бедре доброго волшебника, как и положено, оказалась шпага.
— Скорей, Жоффруа! Мы пришли за тобой.
Жоффруа так много грезил о подобной минуте, что не поверил в реальность происходящего. Ему показалось, что тюремные стены свели его с ума.
— Нет! — испуганно выставил он ладони. — Я должен умереть в здравой памяти. Нет! Я не имею права показываться на людях умалишенным. Я здоров! Не надо!
Он укусил себя за палец, вскрикнул и упал лицом в соломенный матрац.
— Жоффруа! — кинулся к нему Базиль. — Тебе ничего не мерещится. Мы на самом деле здесь. Я и Раймон Ариньи. И с нами тюремщик, свой человек. Путь на свободу открыт. Нам нельзя терять времени. Быстрее!
— Анжелика знает? — первое, что спросил Жоффруа, начиная верить в реальность происходящего.
— Я боялся преждевременно обрадовать ее, — ответил Базиль.
— Помочь вам собраться? — предложил Раймон.
— Что мне собирать? — засуетился Жоффруа. — Какие у меня вещи? Вы смеетесь. Они не разрешили мне взять даже смену белья.
— Так бежим!
Они бросились к распахнутой двери, и охранник услужливо уступил им дорогу. Сзади хромал Раймон. И вдруг, уже в коридоре, Жоффруа остановился.
— Погодите!
— Что? — спросил Базиль.
— Погодите, — повторил Жоффруа. — Я, кажется, не смогу просто так уйти отсюда.
— Как просто так? — не понял Базиль.
— Прости меня, — убито произнес Жоффруа, — я вообще... не могу... бежать.
— Что-нибудь с ногами?
— С совестью, — сказал Жоффруа. — Просто на меня в первую минуту нашло затмение. Это ужасно! Совсем перестал думать. Я должен вернуться в свою камеру и публично сгореть на костре.
— Да ты что?! — возмутился Базиль. — Учти: мы унесем тебя отсюда силой.
— Мой дорогой друг, — усмехнулся Жоффруа, — человека можно насильно убить. Но насильно спасти его нельзя.
Возникшие в темном коридоре разговоры не понравились тюремщику. Он в нетерпении переступал с ноги на ногу и поглядывал по сторонам.
— Это самое... — проговорил он наконец, косясь на Раймона, — мы о таком с вами не договаривались. А денежки... так это нас не касается... ну... что он не желает...
— Деньги останутся при вас, — успокоил Раймон. — Не бойтесь.
— Или давайте... это самое... туда, — сказал тюремщик, указывая в сторону выхода, — или... это самое... обратно.
— Обратно, — повернулся к своей камере Жоффруа.
— Он несомненно тронулся умом, — констатировал Раймон. — Ему нужно как-то помочь.
— Увы, — вздохнул Базиль, — сдается, что разум у него стал еще крепче, чем был. И разум, и воля.
— Что будем делать? — поинтересовался Раймон.
— Если вы не возражаете, — обратился Базиль к тюремщику, — мы зайдем к нему на несколько минут, чтобы проститься.
Прощание вылилось в уговоры.
— Подумай как следует, — увещевал Базиль. — У нас еще есть время. Неужели ты сознательно желаешь себе смерти?
— Но что стоит истина, — возражал Жоффруа, — если за нее нельзя умереть? Я обязан умереть за то, что отстаивал. Человек, если он хочет чего-то добиться или что-то доказать, должен уметь отказываться. От благ, от уюта и даже от самой жизни.
— Но подумай хотя бы об Анжелике.
— Я думаю о ней каждую секунду. Но это ничего не меняет.
— Не можем ли мы чем-нибудь напоследок скрасить ваше пребывание здесь? — спросил перед уходом Раймон.