— Неужели, Леон? — обрадовался Жоффруа, давно научившийся понимать мычание и жесты своего слуги.
— Он самый, — расплылся в улыбке появившийся на пороге толстяк.
Их дружба была не из тех, что требует ежедневных встреч. Жоффруа и Леон виделись редко, подчас раз в году, но оттого, быть может, с еще большей радостью встречали друг друга. Кроме того, Леон навещал друга и из корыстных целей. Здесь, у Жоффруа, всегда можно было поживиться чем-нибудь новеньким из ходивших по Парижу рукописей. Жоффруа переписывал наиболее интересные из них и давал для переписки друзьям. Да еще, случалось, Жоффруа помогал Леону деньгами.
— Еле разыскал тебя, — просопел толстяк, приглядываясь, куда можно сесть. — Чем тебе жена-то не пришлась? Да такой жены, как твоя Анна... Все чудишь, дружище.
— А ты все пачкаешь маслом холсты? — отозвался Жоффруа.
— Мажу, будь они неладны. Вот снова пришел к тебе за подмогой. Плюхнулся в такую лужу...
— Опять, наверное, нарисовал какому-нибудь маршалу или принцу слишком длинный нос?
— Хорошо бы нос, — вздохнул Леон, — нос недолго и укоротить.
Французскую нацию господь бог, как известно, носами не обидел. Взять хотя бы нос у одного лишь Франциска I. Придворный художник Жан Клуэ, создавший достаточное количество портретов прославленного монарха, явно льстил королю, значительно преуменьшая основную деталь центральной части его лица. Будь на месте Жана Клуэ Леон Бурже, Франциск I предстал бы перед потомками в значительно более достоверном виде. Глаз Леона Бурже видел окружающий мир таким образом, что подмечал прежде всего изъяны, отклонения и несуразности. Если правое ухо какого-нибудь генерала сидело ниже левого, а рот косил к левой скуле, то на портрете, помимо воли Леона, все это выпирало и кричало.
Заказ могущественного и всесильного кардинала Лотарингского сулил Леону поправить сильно пошатнувшиеся финансовые дела. Поначалу работа шла успешно. Кардинал терпеливо просидел уже четыре сеанса. И каждый раз, взглянув на полотно, выражал свое удовлетворение.
— Мне нравится ваша манера письма, — говорил он. — Рад, что не ошибся в выборе. Продолжайте в том же духе, и я уплачу вам сверх обещанного. Только сделайте чуть стремительней разлет бровей. И притушите вот тут. А глаза немного укрупните. Портрет — это прежде всего глаза.
На шестом сеансе Леон заканчивал портрет, основательно повозившись с глазами. Оставались сущие пустяки. Но тут неожиданно произошла катастрофа.
Откуда он только взялся Леону на голову, племянник кардинала герцог Генрих Гиз? Ворвавшись в кабинет, он не заметил стоящего за мольбертом художника. Истинные аристократы не замечают находящихся в комнате собак и слуг, разрешая себе говорить при них о самом сокровенном.
— Монсеньор! — горячо начал герцог. — Вы единственный человек, который может спасти меня. После трагической гибели отца, ближе вас у меня нет никого. Мне грозит бесчестие и горечь утраты любимой женщины. Король решил выдать Маргариту за Генриха Наваррского!
— Я знаю о решении короля, — отозвался кардинал. — Мысль об этом браке не так и глупа. Не представляю, что еще могло бы сегодня остановить армию гугенотов и заставить адмирала Колиньи поверить нам.
— Пусть он делает, что угодно! — вскричал герцог. — Только не ценой нашей с Маргаритой любви!
— При чем здесь ваша любовь? — поморщился кардинал. — Ваша любовь останется при вас. Король собирается сочетать их браком, а не любовью. Гугенотам нужны гарантии. Они их получат. Но любые гарантии, как известно, даются лишь затем, чтобы усыпить бдительность врага, заманить его в ловушку и уничтожить. И ваша несравненная Маргарита останется при вас.
Вероятно, кардинал несколько забылся. При слугах и собаках можно говорить обо всем, но до определенного предела. Кардинал в запальчивости перешагнул грань. И сам почувствовал это. Выпроводив племянника, он взглянул на полотно и разразился гневной тирадой.
— Что вы здесь изобразили?! — рявкнул он. — Над кем вы решили посмеяться? Что это за глаза, выпученные, словно у рака? Где вы увидели в моих глазах столько злобы и ненависти? Убирайтесь! Чтобы духу вашего здесь больше не было! Гнусный пачкун! И благодарите господа, что я обошелся с вами столь мягко.
О деньгах, естественно, речи не шло. Спасибо, Леону позволили прихватить краски. Он с такой скоростью покинул страшный дом, что опомнился лишь через три квартала.
— Вот что привело меня к тебе, — закончил Леон. — Не одолжишь мне денег, меня прикончат уже не кардинал, а мои кредиторы.
— Я всегда говорил, что ты великий художник! — воскликнул Жоффруа, выслушав исповедь друга. — Ты снова попал своей кистью в самую точку. Злобы и ненависти у Гизов действительно хватает. Они лишь искусно прикрываются благочестивой внешностью. А ты разглядел суть. Ты великий художник, Леон! И я, конечно, выручу тебя.