Так в скромной лавке на Мосту Менял поселилось тихое счастье. А месть капитану Жерару де Жийю Сандреза осуществила весьма просто. С надежным человеком она переслала королеве Екатерине Медичи письма бравого капитана. В руках скромной фрейлины-чтицы Нинон вместо надоевших романов появились живые и довольно любопытные послания.
— Читайте, Нинон, читайте, — говорила перед сном старая королева и долго не засыпала.
Уже сладко сопел на своем половичке у кровати Сен Мор, уже заплетался язык у самой Нинон, а привычного храпа все не раздавалось.
— Ну и ну, — доносилось с кровати. — Ну и ну. Где он только слова-то такие насобирал.
Екатерина Медичи разбиралась в изяществе стиля. Некоторые письма она просила перечитывать по нескольку раз. Особенно понравилось ей то письмо, где говорилось, что все истинное красиво и все красивое истинно.
— «С тех пор, дорогая, как я впервые увидел вас, — читала Нинон, — мир наполнился для меня новым содержанием и расцвел новыми цветами... Все истинное красиво и все красивое истинно... Великая любовь требует великого подвига. Если мне предоставится возможность совершить его, я его совершу. Ради вас. Ради любви. Ради истины».
— Значит, все истинное красиво и все красивое истинно? — сказала старая королева, в пятый или шестой раз выслушав письмо. — Значит, великая любовь требует великого подвига? Ладно, пусть наш писака совершит свой великий подвиг. Передайте, Нинон, чтобы капитана Жерара де Жийю навечно упрятали в Бастилию.
Распоряжения королей, как известно, исполняются безоговорочно. Однако на этот раз произошла небольшая заминка. Златокудрый херувим, который постоянно присутствовал при королеве, относился к капитану Жерару де Жийю с тайным уважением. Да и какой мальчишка мог устоять перед сказочной храбростью капитана? Узнав о нависшей над капитаном опасности, Сен Мор поспешил сообщить ему о грозящей беде. Херувиму вовсе не хотелось, чтобы отважного воина заточили в темницу.
Предупрежденный капитан бросился к своей повелительнице. Охрана пыталась не пропустить его, но он расшвырял ее
— Ваше величество! — в отчаянье кричал капитан. — Те письма сочинил не я. Это мой брат Жоффруа Валле! Клянусь всеми святыми, всеми благами рая! Я ненавижу Сандрезу! Она снова прибегала ко мне. Но я прогнал ее. Я вышвырнул ее. Поверьте мне, ваше величество. Я ее ненавижу! Это она! Она специально подстроила эти письма. Я знаю!
— Какие письма? Какой Жоффруа Валле? — удивилась Екатерина Медичи. — Что с вами, капитан?
— Те письма, которые у вас в шкатулке! Это не я!
— Кто вам сказал о письмах?
— Паж.
— Ступайте с богом, капитан. Над вами дурно пошутили. Мой паж становится невыносимым, я накажу его.
— А Бастилия?
— Какая глупость, капитан! Как вы могли подумать? Вы еще славно послужите мне. Ступайте. Я разберусь в этом недоразумении.
Будь капитан Жерар де Жийю чуточку прозорливее, он не поверил бы королеве. Он поверил ей. И был схвачен здесь же в соседней комнате. Схвачен и отправлен в Бастилию.
— А что же мне теперь делать с этим негодником Сен Мором? — спросила королева.
— Мадам, — робко молвила Нинон, — я привела вам мальчика, посмотрите на него. Его даже не надо завивать и красить, он от природы золотист и кудряв. А его ласковость не знает предела.
Представший перед Екатериной мальчуган и впрямь оказался весьма милым. Он подобострастно поцеловал у королевы руку и преданно посмотрел ей в глаза.
— Откуда такой ангел? — умилилась Екатерина.
— Родителей у него нет, — грустно сказала Нинон. — Одна добрая семья взяла его на воспитание, и я с трудом выпросила его у них.
Скромница Нинон несколько искажала действительность. Но разве трудно покрасить и завить мальчугана?
— Хочешь, я буду называть тебя Сен Мором? — спросила королева у мальчика.
— Хочу, мадам, — мило ответил смышленый малыш и снова приложился к пухлой руке.
— Он прелестен! — восхитилась королева. — Я оставляю его у себя. А прежнего, Нинон, отправь, пожалуйста, куда-нибудь подальше.
Арестовали Жоффруа Валле ночью. Ровно через двадцать четыре дня после того, как за огромные деньги в типографии Прижана Годека был отпечатан и сброшюрован последний экземпляр его книги «Блаженство христиан, или Бич веры».
Он всегда достаточно ясно представлял себе, к чему идет. Но когда к нему ночью нагрянули с арестом, показалось, что наступило это слишком быстро. Неожиданно. И сделалось жутко, тоскливо и одиноко.