— Жоффруа Валле приговорили к смерти, — сказал Базиль.
— Я не сомневался, что кончится именно этим, — кивнул Раймон. — Но помочь я тебе, увы, ничем не могу. Я больше подобными делами не занимаюсь. Когда заводится определенная сумма денег, есть сотни способов увеличить ее, не рискуя при этом головой.
Расстегнув одежды, Базиль снял с груди кожаный мешочек и молча положил его перед Раймоном.
— Не надо, — сказал Раймон, отодвигая мешочек в сторону Базиля. — Он уже однажды побывал у меня.
— Не обижайся, — попросил Базиль. — Я бы, честное слово, отдал тебе этот камень и раньше. Но я не мог появиться без него в Риме. А теперь он мне больше не нужен. Он сослужил свою службу.
— Не нужен? — переспросил Раймон.
— Отныне он принадлежит тебе, — подтвердил Базиль.
— И я должен… — спросил Раймон.
— Сделать так, — закончил Базиль, — чтобы Жоффруа Валле оказался живым, здоровым и обрел свободу.
— Когда назначена казнь?
— Это тебе предстоит узнать самому.
Наверное, в бриллианте и впрямь содержалось целое состояние. И судя по всему, значительно более крупное, чем все то, что успел накопить за свою жизнь Раймон. Налет холодной снисходительности покинул Раймона. Хозяин оживился.
— Сандреза! — закричал он, вскакивая. — Иди сюда! Посмотри, что Базиль принес нам!
Для Раймона сейчас существовал только бриллиант. Все остальные ценности померкли. Как меркнет огонек свечи, когда всходит солнце.
Стройная и легкая, как прежде, к ним вышла Сандреза. Радушно протянула Базилю руку.
— Очень рада тебя видеть.
Рука была холодной и напряженной. Сквозь отверстия в черной маске на Базиля смотрели горящие глаза.
— Как ты живешь? Где пропадал?
Голос внешне спокойный, с легкой наигранностью.
А Раймон словно исчез. Присутствовал здесь же и будто целиком отсутствовал, поглощенный бриллиантом.
— Такую ценность опасно хранить в доме, — бормотал Раймон, взволнованно разглядывая камень. — Его ни в коем случае нельзя хранить дома.
У двери, закрыв глаза, разлегся добродушный Пуш. Его черная шерсть лоснилась. Стол с искусной инкрустацией подчеркивал состоятельность дома. Дорогое вино дышало утонченным ароматом.
— Мы вызволим твоего Жоффруа, — приговаривал Раймон. — Помнишь, как легко нам все удавалось в былые времена? Мы спасем его.
Раймон Ариньи сдержал свое слово, еще раз с блеском подтвердив свои необыкновенные способности. Ровно через три дня прочные запоры тюрьмы без звука пали. Одиночная камера на половине смертников, где находился Жоффруа Валле, распахнула перед ним свои двери.
— Ты свободен, — сказал маркиз де Бук Жоффруа Валле. — Мы пришли за тобой. Скорее.
Легко понять приговоренного к смерти, когда на подходе к его камере слышатся звуки шагов, в замке поворачивается ключ и скрипят несмазанные петли. Кто может идти к осужденному? Естественно, палач со священником. Приговоренный ждет их каждый час, каждую минуту. Но вдруг отворяется дверь, и на пороге вместо палача — друг.
«Ты свободен», — говорит он.
Как ни отгонял от себя Жоффруа подобную картину, она грезилась ему вновь и вновь. В проеме двери — маркиз де Бук. У его бедра — всепобеждающая шпага.
Разве не существует на свете чудес? Вместо огня костра, который начинает поджаривать твои ноги, снова вольный воздух Парижа. Утренний перезвон колоколов, свежая рубашка, теплая булочка и кружка молока, тетеревиное перо и лист чистой бумаги, уютное кресло и тяжелые тома книг. И глаза Анжелики, грустные и прекрасные, ее тихий нежный голос.
Жоффруа так и не успел досыта насмотреться в те глаза. Он обокрал себя. Все время казалось, будто делал что-то для людей. А что сделал для самого себя? И уже нужно уходить. Насильно. Насовсем. Здоровому, крепкому и молодому. Разве тридцать шесть лет — возраст? Когда не утрачены желания, когда страстно любишь женщину. Разве можно любить сильнее чем он? В тюрьме он вдруг понял, что любит ее еще более страстно, чем раньше. Любит до сумасшествия, до ужасающей готовности предать самого себя. Скажи ему в минуту безумной тоски и одиночества, что ценой безграничного унижения, ценой отказа от своих убеждений он может получить возможность еще раз взглянуть на Анжелику, он согласился бы. И отрекся бы от всего. Только чтобы взглянуть. Не говоря уже о том, чтобы положить к ней на колени голову.