— Я был пьяным, — простонал Антонио. — Я ничего не помню. Пощадите. Я не могу. Пожалейте.
— Что за человек приходил от королевы? — приплыл из красного тумана голос. — Что этот человек говорил? Еще один поворот.
— А-а-а-а! — взвыл Антонио звериным голосом, от которого у Флоко покрылось холодной испариной тело. — Я не помню. Он приходил. Он говорил. Пощадите!
— Стойте! — закричал Флоко. — Послушайте, что я вам скажу, судья Таншон. Я клянусь всеми святыми, что достойно расквитаюсь с вами за показанное мне представление. Не усугубляйте свою участь, Таншон, отпустите несчастного. Я никогда и ни через кого не общался с королевой.
— Все? — поинтересовался уголовный судья. — Еще один поворот.
Но куда же еще? Ведь давно наступил предел. Плоть Антонио вопила и ревела так, что заглушила в нем все остальные голоса.
— Отпустите! — взвыл он. — Я видел! Я знаю! Я расскажу! Все, что хотите! Скорее! Господи!
Уголовный судья Таншон дал знак. Люсьен Ледром ослабил натяжение веревок. Антонио ожидал, что боль уймется, но она оказалась такой свирепой, что все равно была выше всякой меры.
— Убейте меня, — простонал Антонио, плача. — Убейте. Пожалуйста. Я больше не могу.
— Ты видел того человека?
— Да.
— Он договаривался с Флоко кого-то убить?
— Да.
— Вы слышали, Флоко? — сказал судья Таншон. — У вас впереди ночь на раздумья. Пытать вас будут завтра утром.
XI. «Блаженство христиан, или Бич веры»
— Да будут благословенны в веках насилие и преследования, запреты и наказания, — не переставал повторять Жоффруа Валле. — Они и только они дали миру великих людей и великие открытия. Что ни возьми, только отсюда. Хотя бы та же книга как гениальнейшее изобретение человека. Откуда она? Разве не от насилия?
И Жоффруа, коснувшись своей любимой темы, с упоением рассказывал, хитро прищуря глаза, что когда-то книг на свете не существовало. Все библиотеки Египта состояли из свернутых в трубки папирусных свитков. Но однажды, лет за двести до новой эры, в малоазиатском городе Пергаме, по примеру Египта, тоже решили создать библиотеку. Отцы города Пергама собрали сотню писцов и посадили их переписывать рукописи.
— Пишите, старайтесь, история вас не забудет.
О затее пергамцев услышал египетский фараон и страшно разгневался. Что же это, действительно, получится, если каждый захудалый городишко начнет подражать великому Египту и заводить собственные библиотеки.
— Не продавать дикарям-пергамцам папирус! — в гневе воскликнул фараон. — Под страхом смерти!
Вот те раз! Уже и рукописи переписывать нельзя. А папирус растет лишь в дельте Нила. Что делать?
Пергамцев заело самолюбие. Стали они искать выход из положения. И нашли. Да еще какой!
Пергамцы научились обрабатывать телячью кожу таким способом, что получили желтоватые и легко гнущиеся листы, на которых, в отличие от незаменимого папируса, можно было писать с обеих сторон. И на смену свернутым в трубку длиннейшим свиткам пришла удобная книга. Лист пергамента ложился к листу, а снаружи листы защищали две доски — обложка. На передней доске имя автора и название книги. Спасибо тебе, фараон! И да будет благословенно в веках твое грозное имя!
Наверное, скажи Жоффруа Валле, чтобы он писал себе на здоровье и ни на кого не оглядывался, у него бы и пыл пропал. Но во Франции регулярно горели костры, пожирая привязанных к столбам любителей бумагомарания. Поэтому с некоторых пор Жоффруа прямо-таки перестал представлять себе жизнь без бумаги и чернил.
Бумага стоит дорого. Это не хлеб, не рыба и даже не вино. На одной бумаге можно растранжирить целое состояние. А перья! А чернила! Из всех годных к письму перьев — ястреба, пеликана, лебедя, ворона, утки, гуся и тетерева — Жоффруа отдавал предпочтение последним. Только третье и четвертое перо из левого тетеревиного крыла. Он сам затачивал перья специальными ножичками, сам расщеплял их, не доверяя мастерам-заточникам. Пемзу для подчистки ошибок держал самую тонкую. Циркуль, линейку и свинцовый карандаш для разлиновки бумаги хранил в специальном, с бархатным нутром, футляре. А за чернилами отправлялся на улицу Сент-Андре-дез-Ар к знакомому ремесленнику, который изготовлял лучшие в Париже чернила, смешивая в определенных пропорциях сок чернильных орешков из Леванта с вишневой камедью. Когда собирать с дубовых листьев орешки и заготовлять вишневую камедь, старый мастер хранил в тайне. Чернила у него получались в меру густые, ровные, плотные и, что особенно важно, не засыхающие на кончике тетеревиного пера.