Движением руки Таншон дал понять, чтобы с женщины сняли маску. И Сандреза вскрикнула. Нет, только не такое! Лучше любая смерть! Лицо женщины представляло сплошную, еще не совсем зарубцевавшуюся рану. Блестящая розовая кожа секлась белыми и красными прожилками. На месте рта темнело стянутое к краям отверстие, в котором виднелись оскаленные зубы. На месте бровей выделялись продолговатые малиновые пятна. Кости носа обострились. Лишь глаза оставались, по всей вероятности, прежними. Нетронуто отдавала матовым кожа вокруг них, густо топорщились уцелевшие ресницы. Однако взгляд был тупым и отрешенным. Женщина будто не замечала, куда ее привели и кто находится перед ней.
— Вот что ожидает вас, — сказал судья Таншон Сандрезе. — Если вы не одумаетесь. Ведь вы очень красивая женщина, Сандреза. Эта, пожалуй, была менее красивой.
— Я ничего не знаю, — прошептала Сандреза и, потеряв сознание, упала с табурета, на котором сидела посреди каменной комнаты.
Брызги холодной воды привели ее в чувство.
— Палач, покажите ей маску, — сказал судья Таншон.
— Эта медная маска, — дал ей пояснение Люсьен Лендром, — раскаляется докрасна на углях и прикладывается к лицу. Вот так.
Холодная медь прикоснулась к лицу, и Сандреза в ужасе отшатнулась.
— Не надо раньше времени пугаться, — сказал Ледром. — Мы с вами должны найти маску подходящего размера, чтобы она плотно прилегала к коже. Вот эта будет лучше. Нет, вот эта. Мы прижмем ее к вашему прекрасному лицу всего на несколько секунд. Иначе можно передержать. А передержишь — недалеко и до того, чтобы убить. Глаза мы сохраним с помощью мокрых тряпок. Глаза должны остаться. Иначе и не увидишь себя в зеркале. Волосы мы не тронем тоже. Они оттенят прелесть обновленного лица.
— Нет ли у вас вопросов к палачу? — спросил судья Таншон.
И, не дождавшись ответа, в последний раз попытался пробиться к трезвому рассудку подследственной.
— Ответьте, где скрывается Базиль Пьер Ксавье Флоко? Под каким именем он живет.
— Он — в раю, — обессиленно проговорила Сандреза. — Я люблю его больше, чем себя, больше, чем свою красоту.
Ее положили на деревянный топчан и привязали. Голову зажали в колодки. Глазницы накрыли мокрыми тампонами. В очаге, раздуваемом мехами, загудел огонь. Запахло медной окалиной. Поднятая в железных клещах огненная маска приблизилась к лицу Сандрезы.
— Где сейчас Базиль Пьер Ксавье Флоко? — раздался голос судьи Таншона. — Под каким именем он скрывается? Спрашиваю у вас последний раз. Отвечайте. У вас осталась последняя возможность.
— Я люблю его, — едва заметно шевельнулись ее губы.
— Что? — спросил Таншон.
— Люблю, — повторила она громче.
— Мы сделали все возможное, чтобы обойтись без крайностей, — сказал судья Таншон. — Считайте, что вы сами приговорили себя.
— Я люблю его, — отозвалась Сандреза.
И тут же задохнулась.
Лишь на другой день Сандреза медленно пришла в себя. И чем отчетливее пробуждалось у нее сознание, тем явственней становилась боль. Покрытое волдырями с уже подсыхающей коркой лицо пылало неугасимой болью. Но страшней боли была мысль о том, что больше у Сандрезы нет ее прежнего прекрасного лица. Нет и никогда не будет. А отныне есть другое лицо — уродливое и отталкивающее, один взгляд на которое станет вызывать у людей омерзение.
X. Письма капитана
Кровавая ночь под праздник святого Варфоломея оглушила Жоффруа Валле и вместе с тем неожиданно прибавила ему сил в работе над книгой. Замкнувшись, уйдя от мира, он писал и писал. Страшная ночь словно развязала ему руки. Анжелику он больше не видел. Зашел к ней вечером на следующий день, убедился, что беда пронеслась мимо нее, и засел за рукопись. Чем ближе виделся ему конец работы, тем больше он опасался за Анжелику. Он не имел права рисковать ею. Спасенная еще раз (и снова с помощью Базиля Пьера Ксавье Флоко!), она была обязана жить. А тех стариков, которые ее пригрели, не стало.
Прошло больше года с той страшной ночи. Жизнь в Париже вновь вошла в свои берега. Время стерло кровавые следы, оставив их лишь в сердцах тех, кто лишился своих родных и близких. Да еще в сердцах таких чудаков, как Жоффруа Валле.
В тот погожий осенний день, когда Жоффруа Валле поставил последнюю точку в своей многострадальной рукописи, из ворот уголовной тюрьмы вышла ослабевшая и разбитая Сандреза. Лицо ее закрывала черная маска. Но голову Сандреза старалась держать даже выше, чем прежде.