Все вышеизложенное, однако, не исключает возможности внешнего влияния на становление данного движения. Середина и конец XV века были временем бурного развития международных связей Руси. Государство начинало жить в ногу со многими европейскими веяниями. Тут и одежда, и архитектура, и книжные увлечения, и, наконец, религиозные идеи. Поэтому представляется вполне возможным, что рассматриваемое нами движение каким–то образом было обязано своим становлением распространенным во второй половине XV века в Литве и Польше гуситским и таборитским веяниям.
Благодаря отчасти племенному родству, отчасти сходству языков, между Польшей и Чехией издавна установились довольно тесные отношения. Многие поляки получали высшее образование в Чехии и вместе с ним впитывали в себя новые религиозные идеи. Поляки даже принимали горячее участие в гуситских войнах (на стороне гуситов, вопреки призыву папы римского к полякам идти на Чехию крестовым походом)[27]. С 1471 по 1526 год гуситов в Чехии напрямую поддерживало государство. Влияние гуситских идей на Польшу было столь ощутимо, что потребовался даже специальный эдикт, запрещавший полякам ездить в Чехию, читать чешские книги и т. д[28].
Если учитывать тесные отношения Новгорода и Польши, а также очевидное сходство богословия гуситов и русских еретиков, то вполне можно предположить, что между ними существовала какая–то связь. Так, например, гуситы не признавали церковной доктрины о преосуществлении даров и рассматривали их всего лишь как символы, включали евангельское ногоомовение в обряд вечери, признавали верховный авторитет за Священным Писанием, отвергали институт монашества, поклонение мощам и иконам. «Почти несомненным кажется нам то, что… наши жидовствующие, по крайней мере большинство их, были отпрысками западно–европейского гуманизма. Укрепляет нас в таком предположении тот факт, что к «ереси» примкнули наиболее образованные русские люди не только светские, но и духовные, не исключая митрополита Зосимы»[29].
Таким образом, расцвет анализируемого движения в конце XV века обусловлен, на мой взгляд, двоякими причинами. Во–первых, это никогда не прекращавшиеся на Руси внецерковные движения, носившие выраженный протестантский характер и затрагивающие весьма широкие массы людей. Во–вторых, представляется возможным следующее: тот факт, что жидовствующие предложили довольно четкую богословскую базу и что между Русью и Западом уже существовали дипломатические и деловые сношения, косвенным образом указывает на то, что распространенное у нас «вольнодумство» получило теоретическую подпитку со стороны зарождающегося западного протестантизма. Механизм этот кажется вполне дееспособным. Конечно же, западные идеи привез не таинственный еврей Схария (если он действительно существовал и привез какие–то идеи, то вряд ли они как–то повлияли на рассматриваемое нами движение), а кто–нибудь из великокняжеского окружения. Таким человеком мог быть, к примеру, Федор Курицын, не раз путешествовавший по Европе и уже на заре своей дипломатической карьеры проведший три года в Венгрии при дворе блестящего мецената и покровителя гуманизма короля Матвея[30].
Значительная часть новгородского духовенства была затронута идеями вероучения жидовствующих[31], и их наиболее выдающимися представителями в Новгороде стали протопопы Деонисий и Алексей. Во время своей поездки в Новгород царь Иван III был поражен их интеллектом и простым образом жизни (что контрастировало с привычным обликом священника), пригласил обоих в Москву и предложил занять две практически главные кафедры государства, сделав их протопопами Успенского и Архангельского соборов.
Вполне можно предположить, что царь и сам длительное время во многом разделял взгляды жидовствующих. Разделяла эти взгляды и значительная часть московского духовенства. Некоторые исследователи даже считают, что митрополит московский Зосима (в ту пору патриаршества еще не существовало), получивший эту должность после смерти Геронтия, также исповедовал взгляды еретиков.
Существуют два диаметрально противоположных взгляда на эту личность. Согласно первому, он предстает перед нами как покровительствующий ереси или даже ее сторонник.
Согласно второму взгляду, Зосима непричастен к ереси, он являет собою поборника незамутненного православия, хотя и человека слабовольного и нерешительного.
Первая точка зрения более древняя и распространенная; вторая же появилась сравнительно недавно. Относительно того, какая из них является верной, велись горячие споры на VI археологическом съезде, где разгорелся горячий спор между профессором Иловайским, разделявшим первую точку зрения, и г. Павловым, разделявшим вторую точку зрения, появление которой во многом ему обязано.
Итак, профессор Иловайский пишет: «Посмотрим теперь, выдерживает ли сколько–нибудь научную критику мнение г. Павлова о православии Зосимы. Современные свидетельства говорят нам, что Зосима, оставаясь по наружности православным, держался ереси втайне, и передают некоторые подробности его домашних бесед с единомышленниками; а г. Павлов ссылается на два официальных документа, подписанных (sic) Зосимою. Неужели он считает это серьезным доказательством? Историография приблизительно понимает дело так, как оно представлено в «Просветителе» Иосифа Волоцкого: тайный сторонник еретиков их происками, благодаря некоторым обстоятельствам, поднялся на первосвятительскую кафедру, конечно, не для того, чтобы открыто проповедовать ересь, а для того, чтобы покровительствовать ей, сохраняя личину усердного архипастыря»[32].
Профессор Иловайский оспоривает авторство Зосимы тех двух документов, которые приводят его оппоненты. Подчеркивая их официальный характер, он считает, что эти сочинения явились одними из производных Собора.
Были, однако, довольно весомые доводы и у его оппонентов. Во–первых, официальность этих документов, считал Павлов, еще никак ни умаляет их достоверности. Надпись на них, гласящая: «Смиренного Зосимы, митрополита всея Руси… на еретики обличение», также говорит о причастности Зосимы к их происхождению. Кроме того, существуют такие списки «Просветителя», в которых опущены характеристики митрополита Зосимы как еретика[33].
Зимин также отмечает, что
«12–е слово книги, направленное против иерарха–еретика, несправедливо проклинающего кого–нибудь из православных, было изъято (в оригинале вырвано) из состава книги»[34].
Итак, сопоставляя две различные точки зрения на убеждения митрополита Зосимы, мы все же теряемся в догадках относительно его убеждений. Однако мы можем сделать вывод: митрополит Зосима не проявлял к еретикам предвзятости сродни той, что была у Гонозова и Волоцкого, и это вызывало страшное негодование Иосифа Волоцкого.
Во многом успехам движения способствовала деятельность Федора Васильевича Курицына, занимавшего в ту пору ключевой пост в государстве (он являлся дьяком посольского Приказа, то есть министром иностранных дел и первым советником государя). Немало можно было бы написать об этой удивительной личности, сделавшей очень много для государства. Ему, в известной мере, обязана Русь освобождением от монголо–татарского ига. Именно он всеми силами старался (и довольно успешно) преодолеть отчужденность между Русью и Западом. Практически с него началось серьезное знакомство Руси с иностранными ремесленниками, архитекторами, мастерами. Будучи образованнейшим человеком своего времени, владевшим кроме русского латинским, итальянским, татарским, литовским, польским языками, он во многом способствовал развитию образования на Руси. Его идеи и проекты получали поддержку государя, который всегда советовался с Курицыным, и не только в вопросах внешней политики, но и в делах внутреннего устроения. Вполне можно предположить, что Курицын, исповедовавший идеи жидовствующих и являвшийся выдающимся богословом, часто беседовал с государем и на духовные темы. Эту мысль подтверждает хотя бы тот факт, что царь не раз еще при жизни обвинялся ортодоксами в отступлении от истинной веры (говорили, в частности, что он не верит в бессмертие души, основывая это утверждение на том, что царь приказал перенести на другое место старое кладбище, а на его месте построить церковь).
33
Именно: Румянцов. № 204, 205; Ундол. 486; два в Синодальной библиотеке в двух экземплярах июльской книги Макарьевских Миней и Троиц. Лавр. N 187.