Притворившись, что имеет просьбу к учителю хозяина, он явился к тому в дом и был приглашён на чай. Сен-Но Рикун был мастером не только в церемонии, но также прекрасно разбирался в людях, ибо постиг покой и сразу замечал любые душевные терзания в тех, с кем встречался. Разумеется, он сразу понял, что Като явился не с добрыми намерениями. У того на лице было написано желание убить чайного мастера.
Сен-Но Рикун попросил его оставить меч перед входом, сказав, что ча-но-ю — олицетворение миролюбия, и оружие будет неуместно. Однако Като отказался выполнить просьбу. Он ответил, что всегда носит меч с собой, как и положено воину. Это утвердило мастера в его подозрениях. Он не стал спорить и сказал: «Хорошо, заходи вместе с мечом и выпей чаю».
Като сел на циновку. Чайник как раз кипел на огне. Вдруг Сен-Но Рикун как бы случайно задел и опрокинул его. Огонь, на который пролилась вода, громко зашипел, и комната наполнилась дымом и золой.
Испугавшись от неожиданности, Като вскочил и выбежал из комнаты. Когда он вернулся, Сен-Но Рикун извинился и снова пригласил гостя: «Попей чаю, пока я буду чистить твой меч от золы. Затем я принесу его тебе».
Като понял, что мастер разгадал его намерение, и он не сможет убить его. Поэтому согласился и отдал Сен-Но Рикуну меч, а сам сел пить чай.
Вэй-Дун замолчал, внимательно глядя на меня.
— Это всё? — спросил я.
— Да, это конец притчи. Вы понимаете её смысл, господин барон?
— Думаю, да. Невозможно убить человека, который не отвечает тебе насилием. И который делает всё, чтобы избежать его.
— Вы не по годам мудры, господин барон, — уважительно склонил голову Вэй-Дун. — Я хотел показать этой историей, что вам нет нужды охотиться на моего хозяина. Он вас больше не потревожит и сейчас подобен мастеру Рикуну.
— Неужели? А почему планы господина Авинова вдруг изменились?
— Это личное. Главное, что вы более не являетесь его целью. Даю слово.
Вэй-Дун сидел, с напряжением глядя на меня. Он явно пытался понять, удалось ли ему убедить меня. Появится ли выражение облегчения на моём лице.
Я видел подобных ему. Людей, посвятивших жизнь боевым искусствам. Для них это не просто способ победить противника. Тут целая философия. Без неё трудно каждый день заниматься одним и тем же делом, как бы ты его ни любил. Таким был Абэ Изаму, тренировавший меня и других в Конторе, будь она проклята. Не знаю, сколько ему лет. Наверное, под восемьдесят. Гораздо старше того, кто сидел передо мной сейчас. У него тоже был стержень, не дававший сойти с пути. Правда, Абэ не защищал, а учил убивать. Но для него это было путём, который он выбрал ещё в молодости, состоя в банде якудзы, и он оставался верен ему даже в чужой стране. Не скажу, что он очень уж многому меня научил в плане единоборств. До этого я служил в спецназе ГРУ, затем воевал, а потом — тоже в Конторе — проходил обучение у Степаныча, бывшего КГБ-шника, который натаскивал нас на унибос. Вот он действительно здорово развил мои таланты. С Абэ Степаныч был в контрах. Именно в таком одностороннем порядке, ибо японец лишь молчаливо презирал его за отсутствие философии. Степаныч, чувствуя это, отвечал бывшему якудзе тем же, но его презрение исходило из убеждения, что старик прикрывает своё дело выдуманной системой правил. «Как будто это что-то меняет! — говорил он, выпив лишнего. — Так же учит вас убивать, как и я! Только хуже!»
Насчёт последнего не совсем верно. Как стиль боя наука Абэ мало подходила. Это не то же самое, что в кино показывают. Даже не рядом. Больше спорт. Но японец знал и такие приёмчики, которыми человека можно запросто на тот свет отправить, не особо напрягаясь. Особенно мне нравилась работа по точкам. Причем не всегда болевым. Вот её я осваивал с фанатизмом. Хотя подозреваю, что хитрый старикашка показывал нам далеко не всё. Приберегал, наверное. Теперь я уже никогда не изучу полностью премудрости боевой аккупунктуры. А жаль. Пригодилась бы. Но и того, что я знаю, достаточно, чтобы вывеси противника из строя голыми руками. Правда, это как раз то, чего допускать не следует. Тот же Абэ учил нас видеть оружие в окружающих предметах. И эта наука тоже всегда занимала меня. Хоть в ней я и не особо преуспел. Было много других дел. В том числе, работы.
— Что ж, рад слышать, что ваш господин одумался, — сказал я. — У меня есть дела поважнее, чем пытаться его убить. Обещаю, что, если вы сказали правду, я не стану продолжать искать господина Авинова.
Вэй-Дун мне поверил. Тем более, это был правдой. Зачем мне лишать себя оружия? Абэ Изаму этого не одобрил бы. Авинов нужен мне живой и невредимый, не ограниченный опасениями, что я доберусь до него.
Я понимал, почему Вэй-Дун пришёл: он опасался, что его хозяин погибнет от моей руки, не успев выполнить приказ сестры. Что ж, может не беспокоиться. Если жизнь Авинова и оборвётся от моей руки, то не раньше, чем будет необходимо. А это точно не случится, пока он не возьмёт императора на мушку.
Азиат ушёл удовлетворённый. А я приказал подать чаю. Больно мне понравилась его притча.
Глава 50
Спустя три дня ко мне в гости заглянула София Голицына. Девушка была в жёлтом шёлковом платье, выгодно подчёркивавшем её формы. На локте болталась лаковая сумочка из кожи какого-то экзотического представителя дикой, изуродованной тёмной магией фауны.
— Ну, ты и фрукт! — объявила она чуть ли не с порога, проходя к креслу, в которое я пригласил её сесть. — Всех обскакал! Провёл расследование, воспользовавшись тем, что я тебе сообщила, выявил заговор и — вуаля! — уже вламывается прямо к императору! Поздравляю с новым титулом, кстати! Говорят, Мейнгардт в ярости, — девушка усмехнулась. — Он так привык быть единственным маркизом, что твоё возвышение для него — настоящий удар! Говорят, он даже в запале назвал тебя мелким выскочкой. Но это лишь слухи, так что не торопись вызывать его на поединок.
— Не собирался. Мне есть, чем заняться.
— Кто бы сомневался! — София смерила меня внимательным и слегка насмешливым взглядом. — Знаешь, я должна на тебя злиться. Не то, чтобы меня кто-то обвинял в том, что ты получил доступ к расследованию. Решение об этом приняла не я. Но всё же, как ни крути, именно мой стажёр подставил руководство Шестого отдела. Головы не полетели, но многим досталось по первое число. Шутка ли дело: проворонить подготовку к убийству самого царя! — она покачала головой. — Мда-а… При всём при этом я тобой даже восхищаюсь. Со стороны.
— Обидно? — спросил я понимающе.
— Вот это, пожалуй, самое точное определение того, что я чувствую. Мне казалось, мы заодно. Как напарники, понимаешь? Но, конечно, ничего такого не было. Это только мои ощущения. У тебя свои… дела. Хотя получается, ты меня использовал. Неприятно.
— Приношу искренние извинения, — сказал я. — Но на кону стояло слишком многое. А самое главное — я не был уверен, что в Шестом отделе никто не помогает Дымину. Было слишком рискованно доверяться руководству.
— Да, наверное, ты прав. Опричники до сих пор проводят внутренние проверки. У нас же в Тайной канцелярии не только охотники на нечисть имеются. Его Величество везде имеет глаза и уши. Голицын, кстати, на тебя очень зол. Ему больше всех досталось.
— Мне очень жаль.
— Сомневаюсь. В общем, имей в виду, что у тебя теперь есть враг. Довольно могущественный, несмотря ни на что. Он считал, что ты будешь ему благодарен за то, что он для тебя сделал. И воспринял твой приход к царю мимо него как чёрную неблагодарность.
— Надо ли понимать твои слова так, что мы больше не охотимся вместе? И что я уже не часть Шестого отдела.
— В общем, да. Мне приказали мягко донести до тебя эту информацию. За тобой, конечно, будут приглядывать, но из отдела ты изгнан. Мне жаль.
— Ожидаемо. Но чем-то жертвовать приходится.
Голицына кивнула.