Его воля в преодолении препятствий была почти яростной. Его прямота мыслей и слов ошарашивала собеседника, превращала робких и колеблющихся в неколебимых. Он был несгибаемым индивидуалистом в эпоху массового подчинения и конформизма. Он был пилотом-истребителем до мозга костей не только в том смысле, что стал лучшим асом, но и по отношению к жизненным испытаниям.
Вилять вокруг чего-то было для него немыслимо, даже если от этого зависела его жизнь. Он был абсолютно непригоден к дипломатической службе с его привычкой рубить наотмашь, зато он был отличным спортсменом и приверженцем честной игры. Честный человек мог совершенно не бояться его. В эпоху, когда честная игра считается чем-то непонятным и даже анахроническим, Эрих был готов протянуть руку поверженному противнику, как это делали рыцари прежних времен.
В воздушных боях в качестве солдата он убил множество вражеских пилотов, однако в повседневной жизни он был просто не способен причинить кому-нибудь боль. Он не был религиозен в формальном смысле слова, хотя он восхищался и уважал немцев, которые претерпели такие мучения в России. Его религией была совесть, являвшаяся продолжением его сердца бойца. Как однажды заметил Джордж Бернард Шоу: «Есть определенный тип людей, которые считают, что некоторые вещи просто нельзя делать, независимо от того, чего это будет стоить. Таких людей можно назвать религиозными. Или вы можете назвать их джентльменами». Кодекс поведения Эриха Хартманна — его религия, можно сказать, — заключался в том, что он не мог делать то, что искренне считал неправильным. И он не желал делать то, что считал неправильным.
Этот образ мышления был следствием его черно-белого восприятия мира, которое почти не допускало полутонов. Он веровал в моральные принципы прошлого. Возможно, это привил ему отец. Он особенно остро чувствовал Истину, что принесло ему восхищение современных молодых немецких пилотов. В русских лагерях его духовные силы сосредоточились на создании идеального образа его возлюбленной Уш. Его убеждение, что дома все будет хорошо, мысленные картины, которые Эрих видел, тоже стали своего рода религией. Его вера в Уш никогда не поколебалась и была тысячекратно вознаграждена.
Был ли поэтому Эрих Хартманн замкнутым эгоцентристом, сосредоточенном только на самом себе и своей Уш? Конечно нет. В действительности у него даже не было необходимости попадать в русскую тюрьму. Перед самым концом войны генерал Шейдеманн приказал ему вылететь из Чехословакии в центральную Германию. Ему были приказано сдаться англичанам. Генерал Шейдеманн знал, что русские отомстят своему самому страшному воздушному противнику. Приказ лететь в безопасное место был последним приказом, полученным во время войны Хартманном от вышестоящего штаба.
Молодой светловолосый майор сознательно отказался выполнять этот приказ. Тысячи немецких гражданских беженцев — женщин, детей и стариков — сопровождали его группу. Большая их часть так или иначе была связана с его подчиненными. Для военного приказ — это все, он должен быть выполнен. Вместо этого Эрих поступил так, как по его мнению диктовал кодекс чести офицера и порядочного человека. Он остался с беззащитными беженцами. Это решение стоило ему десяти лет жизни.
Скромность была такой же неотъемлемой чертой этого человека, как его голубые глаза и русые волосы. Он не сообщил авторам о приказе генерала Шейдеманна за все 12 лет знакомства, которые предшествовали подготовке этой книги. Они узнали о приказе из других источников. Когда его прямо спросили об этом, Хартманн только усмехнулся.
Безжалостно жесткий к самому себе, он всегда мог найти в своем сердце оправдание товарищу, который не выдержал давления Советов. Каждый человек имеет свой предел прочности, кто-то ломается раньше, кто-то позже, так думал Эрих Хартманн. Когда психика его товарищей сдавала, не выдержав такого испытания как развод с женами, оставшимися в Германии, он старался вернуть им душевные силы. Он мог мягко говорить с ними или резким шлепком вернуть к действительности. Его крестный путь был его собственным. Другие люди могли следовать за ним, только если они сами добровольно делали такой же выбор.
Когда в 1955 канцлер Аденауэр добился его освобождения из русского плена, в России еще оставалось множество немецких пленных. Многие пленные были освобождены раньше него, и когда он вернулся в Западную
Германию к своим родным, это стало праздником для бывших пленных и их семей. На вокзале в Херлехсгаузене, где он впервые ступил на свободную землю, его встретили шум и радостное возбуждение. Ему сообщили, что планируется еще более пышная встреча в Штуттгарте, возле его родного городка Вель-им-Шёнбух. Ассоциация военнопленных организовала торжества, ожидалось прибытие важных персон.
Худой и изможденный Хартманн был явно потрясен. Затем он огорошил встречающих настоятельной просьбой не организовывать такого приема. Он не мог принимать участие в подобных праздненствах. Газетчики спросили его, почему он отказывается принимать самые сердечные приветствия от жителей Штуттгарта.
«Потому что русская точка зрения на жизнь отличается от нашей. Они вполне могут решить, прослышав о подобном праздненстве, больше не освобождать немецких пленных. Я знаю русских достаточно хорошо, чтобы опасаться подобного решения относительно моих соотечественников, оставшихся в плену в России.
Когда ВСЕ они вернутся домой, тогда мы и должны будем праздновать. А сейчас мы не имеем права успокаиваться, пока последний немецкий пленный не будет репатриирован из России».
Его 10-летняя схватка с русской секретной полицией обострила врожденную прямоту Эриха. Он не терпел уверток и если сталкивался к ошибками, заявлял об этом громко и прямо. Даже рейхсмаршал Геринг в то время, когда нацисты были у власти в Германии, не смог переубедить молодого аса Эриха Хартманна, который протестовал, решив, что Геринг действует неправильно.
В январе 1944 Эрих посетил свою мать, жившую недалеко от Ютеборга. В этот период ПВО рейха страдал скорее от нехватки пилотов, чем нехватки самолетов. Он сел на базу истребительной авиации возле Ютеборга, когда погода ухудшилась. Эриху было всего 22 года, но его поразила молодость пилотов, базировавшихся на этом аэродроме. Ему не нравилась молодость пилотов, приходивших в его эскадрилью на Восточном Фронте, но эти пилоты вообще выглядели старшеклассниками.
Когда он вернулся после визита к матери, то обнаружил, что его эскадрилья была отправлена в полет в скверную погоду. Ветер поднялся за несколько часов до того, как он сам сел на аэродроме. Задачей летчиков был перехват американских бомбардировщиков. Ограниченная тренировка и еще более скромный опыт привели к тому, что 10 молодых пилотов разбились, даже не встретив американские самолеты. Взбешенный Белокурый Рыцарь сел и написал личное послание рейхсмаршалу Герингу.
Герр рейхсмаршал:
Сегодня с этого аэродрома по вашему приказу в отвратительную погоду были подняты истребители, чтобы попытаться найти и сбить американские бомбардировщики. Погода была настолько плохой, что я сам не хотел бы лететь. Истребители, которые вы отправили в воздух, не нашли бомбардировщиков, и 10 молодых пилотов и самолетов были потеряны, не сделав ни единого выстрела по врагу.
Некоторые из молодых пилотов, с которыми я разговаривал в этой эскадрилье, и который сейчас погибли, имели менее 80 часов налета. Если мы не можем сбивать бомбардировщики в чистом небе, посылать этих юнцов умирать в плохую погоду граничит с преступлением.
Мы должны дождаться, пока небо очистится, и снова появятся бомбардировщики. И тогда нужно послать всех, чтобы одновременно атаковать врага с определенными шансами на успех. Просто позор так тратить жизни молодых солдат, как это было сделано сегодня.