Так началась моя работа. Гуляли мы много, разговаривали мало. Просвещать и объяснять мне что-то никто и не подумал. Может, так было и лучше. Мы не надоедали друг другу разговорами, а вот правильному поведению в столице я мог учиться и на живом примере Сэдрика. Охранять его нужды не было, а вот то, что я стал гирей на его свободном образе жизни, вскоре стало заметно. Я не пытался вмешиваться или указывать ему, что надо делать. Но несколько раз получалось так, что во время оживлённого разговора с девушкой, или поднимая очередной бокал вина, он вдруг оглядывался на меня, как-то смущался, и продолжения не следовало. Через неделю совместных прогулок я подумал, что возможно барон был в чём-то и прав, подсунув детям ещё большего ребёнка, которого надо опекать.
Иногда Сэдрику удавалось улизнуть из дома первым и обязанность присматривать за мной доставалась Ангеле. Радовало её это ещё меньше, чем Сэдрика, но она старалась этого не показывать. Барону, как всегда, было некогда - он мотался по столице, "налаживая связи". А нам с Ангелой приходилось гулять. Обычно мы молчали. Мне не были интересны разговоры про платья, Ангеле - про мою жизнь в деревне. Меня такое положение вполне устраивало - меня ведь наняли охранять её, а не разговоры разговаривать. Да и охрана получалась легкая. Если какой-нибудь ухажёр начинал строить Ангеле глазки, то достаточно было хмуро глянуть на него, протянуть руку к мечу, и ухажёров как ветром сдувало. Обычно после этого Ангела поджимала губы, и мы сразу возвращались домой.
Потом началась череда "вечеров". И оказалось, что я знаю о реальной жизни Империи ещё меньше, чем думал раньше. Оказалось, что в столице не одна Академия, а несколько! Были академии управления, культуры, военная и много других. И я угодил как раз в период набора учащихся. Со всей Империи сейчас съезжались дворяне, чтобы пристроить своих драгоценных деточек. Проблемы у всех были разные. Кого-то должны были принять только за родовитость, некоторым было достаточно хорошо заплатить, и их принимали без экзаменов. У этой категории была только одна проблема - найти приличное жильё и приготовить побольше денег, чтобы хватило на безбедную жизнь в течении года. Другие приезжали действительно поступать, но не знали, куда именно. И модными становились вечера и приёмы, на которых родители оживлённо обсуждали свои проблемы, а молодёжь - свои. Родни, пусть и дальней, у всех было много, так что "приёмы" происходили почти каждый вечер. Барон налаживал связи, а я продолжал сопровождать Сэдрика и Ангелу. Надо отдать им должное, в открытую они на меня ни разу не зашипели, хотя частенько по взглядам чувствовалось, что я им смертельно мешаю. Особенно когда намечался интересный разговор наедине с парнем или девушкой. Но я их взгляды старательно игнорировал. Меня барон для того и нанял, чтобы у них не было возможности совершать глупости. Тем более, что мне было интересно. Разговоры большей частью были бессмысленные или глупые. Но я вдруг осознал, что я - самый молодой среди окружающих молодых людей. Многим было лет по двадцать. И я старательно впитывал в себя - как надо разговаривать с другими парнями, а как - с девушками. Манеры у многих были, на мой взгляд, просто отвратительными, но может я чего-то не знаю или не понимаю? И я старательно учился. Скорее всего, я так себя вести никогда не стану, но вот изобразить какого-нибудь спесивого типчика при необходимости может оказаться полезным.
Вернувшись с очередного "вечера", расходиться по комнатам не захотели. Ангелу несколько раз приглашали танцевать, и она теперь светилась от счастья. Ей так хотелось рассказать о своих впечатлениях, но всё испортил Сэдрик. У него, наоборот, вечер получился неудачным. Девушка, с которой он хотел познакомиться поближе, оказалась острой на язычок язвой. Я стоял невдалеке и слышал отдельные фразы. Общее впечатление - избиение младенца. Ко мне Сэдрик вернулся красный как рак и до конца вечера пытался прийти в себя, напрочь потеряв интерес к женскому полу. Но сейчас, слушая восторженные слова Ангелы, сам решил поязвить, вставляя едкие комментарии. Особенно его взбесил почитатель Ангелы, который пытался признаться ей в любви. Почему-то мне показалось, что избиение самого Сэдрика началось как раз в такой же ситуации.
-Ага, поклонничек. Видел я его. Ладно бы кто другой. А этот от горшка два вершка, плюгавенький. Только и достоинств, что богатая одежда и кольца на руках. Стихи даже выучить не смог, заглядывал в бумажку. И голос гундосый. А уж когда я услышал рифмы типа "любовь - морковь", то вообще чуть не помер со смеха. Он, поди, про весь огород тебе рассказал?
Ангела кипела от возмущения, но возразить было нечего. Поклонник был, действительно, того... не очень. Наконец она смогла выдохнуть.
-А вы, вы, мужланы неотёсанные! У вас только и разговоров, что про лошадей и оружие. Да неприличные анекдоты рассказываете! Человек хоть старался понравиться, стихи писал, пусть и неумело. А вы и этого не умеете!
Ругалась Ангела на злорадно улыбающегося Сэдрика, но обидно стало почему-то мне.
-Писать мы, может, и не умеем, но есть огромное количество хороших стихов, которые нужно просто прочитать и выучить.
Злющая Ангела резко повернулась ко мне.
-Может ты даже знаешь какое-нибудь? - зловеще прошипела она.
-Знаю, и даже не одно - снова обиделся я. Немного покопавшись в памяти, нашёл подходящее. Смягчив голос, начал читать.
Фиалке ранней бросил я упрек: Лукавая крадет свой запах сладкий Из уст твоих, и каждый лепесток Свой бархат у тебя берет украдкой. У лилий - белизна твоей руки, Твой темный локон - в почках майорана, У белой розы - цвет твоей щеки, У красной розы - твой огонь румяный. У третьей розы - белой, точно снег, И красной, как заря, - твое дыханье. Но дерзкий вор возмездья не избег: Его червяк съедает в наказанье. Каких цветов в саду весеннем нет! И все крадут твой запах или цвет.В комнате повисла тишина. Сэдрик начал было:
-Вот видишь, сестрёнка, вполне можно сказать приятное, не таща за собой корзину овощей с огорода! - но, поглядев на остальных, тоже затих.
Ангелина не сводила с меня взгляд.
-Нико, расскажи ещё.
И столько было в голосе ожидания и надежды, что нужные стихи сразу всплыли в памяти и обрели смысл. Я начал читать, глядя ей в глаза, и с удивлением услышал в собственном голосе интонации барона Линка, когда он читал стихи леди Ларе.
Твоя ль вина, что милый образ твой Не позволяет мне сомкнуть ресницы И, стоя у меня над головой, Тяжелым векам не дает закрыться? Твоя ль душа приходит в тишине Мои дела и помыслы проверить, Всю ложь и праздность обличить во мне, Всю жизнь мою, как свой удел, измерить? О нет, любовь твоя не так сильна, Чтоб к моему являться изголовью, Моя, моя любовь не знает сна. На страже мы стоим с моей любовью. Я не могу забыться сном, пока Ты - от меня вдали - к другим близка. .* Сонеты Шекспира в переводе Маршака