Их молитвы были услышаны, потому Попельские появились в Станиславове лишь через шесть лет, в августе 1895-го. Девятилетний Эдвард ничем не напоминал бывшего избалованного малыша. Он был для своего возраста хорошо сложенным и развитым, немногословным, но веселым и до всего любопытным, но не надоедливым. Свое время парень чаще всего проводил в кабинете дедушки Тхоржницкого над шахматной доской или географическими атласами. Также любил старательно выводить всевозможные иероглифы и шифровать какие-то секретные сообщения, записывая польские слова греческим алфавитом, которым он хорошо овладел еще до гимназии. Наблюдая за своим кузеном, двенадцатилетняя Леокадия впервые в жизни осознала, что человеческая природа не является постоянной, а досадные сорванцы превращаются во вполне приятных юношей.
Необычным было не только поведение кузена. Небудничной была и причина приезда тети с семьей под конец жарких каникул 1895 года. Компания «Берггайм и Мак-Гарви» купила в Баку нефтеперерабатывающий завод и предложила инженеру Попельскому должность директора. Он с благодарностью принял предложение и принял важное решение. Не доверяя российской школьной системе, Паулин Попельский постановил оставить сына в семье зятя, пока сам обустроится в Баку и подыщет Эдварду соответствующих гувернеров. Кузен Эдзё неохотно расставался с родителями, а его мать так рыдала на станиславовском вокзале, словно видела своего ребенка в последний раз. К сожалению, предчувствия ее не обманули. Вскоре родственники получили ужасную весть, которая полностью изменила жизнь кузена. На поезд, в котором ехали его родители, напали в степи пьяные бандиты. Отца, который встал на защиту чести жены, был зверски убит, а мать повесилась через несколько дней. Эдек, который до сих пор был спокойным и покладистым парнем, стал молчаливым и мрачным. Через несколько дней с ним впервые случился приступ болезни, что с тех пор была его постоянным спутником. Как-то после ужина на глазах тети и дяди Эдвард упал на пол в судорогах, пачкая при этом одежду собственной рвотой, мочой и калом. К счастью, Леокадия, ее братья и сестры не стали свидетелями этой печальной, унизительной и ужасной сцены. Поздно ночью Эдвард проснулся после долгого тревожного сна. Возле его кровати сидела Леокадия и ее мать. Увидев их возле себя, кузен неожиданно зашелся диким, истерическим хохотом.
— Я не понимаю братика, — прошептала Леокадия матери. — Почему он так странно себя ведет?
Она не могла понять кузена и сейчас, в шесть утра, этого солнечного майского дня, когда Эдвард привел какого-то пьяного бродягу и пытался надеть ему на ноги свои лучшие ботинки. Она бы еще могла предположить, что Эдвард утром вернулся с каким-то парнем и хочет продолжить пьянку дома. Такое иногда бывало, но этого не случалось в присутствии Леокадии, не говоря уже о дочери Рите. О таких случаях ей потом шепотом рассказывали служанка Ганна, дворник или возмущенные соседи. К тому же панна Тхоржницкая предполагала, что даже когда ее кузен приводил домой некоего товарища подшофе, то не настолько пьяного, как этот старикан. Леокадия могла даже подумать, что Эдвард пытается отрезвить своего знакомого, кладя его в ванну, отпаивая кофе, вытирая его рвоту и подсовывая под нос пузырек с нашатырем, что он, собственно, и делал сейчас с этим стариком. Но не могла понять, зачем, когда уже ему удалось поднять того на ноги, Эдвард надевает на него свою, правда, не новую, но все-таки хорошую одежду и обувает того в замечательные высокие ботинки из первоклассного магазина «Дерби»!
Позже она смотрела, как на могучем затылке Попельского набухают жилы, когда тот запихивал пьяницу в экипаж, придерживая его одной рукой за штаны, а другой — за воротник. В это время пьяница зацепился штаниной за колесо и разодрал ее. При обычных обстоятельствах Попельский разозлился бы и по крайней мере внимательно осмотрел бы испорченную одежду. Но сейчас он вообще не обратил внимание на свой уничтоженный костюм от братьев Яблковских! Я не понимаю моего кузена, подумала Леокадия Тхоржницкая, возвращаясь в квартиру. Она и не подозревала, что в течение ближайших часов кузен удивит ее еще больше, и даже смертельно напугает.
X
Попельский вышел из экипажа на улице Пияров возле больницы. Приказал извозчику подождать, а сам протянул руку Питке таким галантным жестом, словно тот был дамой, что выходила из кареты. Старик ухватился за его плечо и двинулся, ежесекундно спотыкаясь, привыкая к ботинкам, которые впервые имел на ногах. Полицейский обхватил его за пояс и слегка нес, а слегка вел, минуя фигуру Богоматери. Какой-то господин в котелке и с пинчером на поводке взглянул на них с отвращением, какой-то студент тыкал в них пальцем, а его товарищ громко хохотал.