Когда мама зашла в кладовку за коляской, приказав сыну ждать на лестнице, Ежик, конечно, ее не послушался. Напуганный близостью погреба, он поднялся по ступенькам и спрятался под крышкой в конторе администратора. Если бы он был старшим, то, возможно, понял бы, что тихонько говорит в трубку пан администратор. Но малыш, которому только исполнилось пятнадцать месяцев, понимал лишь единичные слова, которые произносил Леон Гисс. Из первого предложения «Здравствуйте, пан Кичалес, она выходит из дома» мальчику показалось знакомым только «здравствуйте», а из второго «Я должен пойти за ней?»— только вопросительная интонация и слово «пойти», после которого мама всегда добавляла слово «прогулка». Потом Ежик на удивление понял два слова, которые часто слышал от разгневанных родных: «Ладно, нет — так нет». Однако пан Гисс произнес их без хорошо знакомого мальчику раздражения. Позже малыш из своего тайника слышал, как пан администратор напевает и выстукивает пальцами по крышке какой-то ритм.
Через миг Ежика позвала мама. Но он не выбежал к ней, а залез поглубже под крышку и ждал дальнейшего развития событий.
Мама вышла и сразу его увидела.
— Ах ты, проказник! — воскликнула она и вытащила сынка из его тайника. — И куда это ты спрятался?
— Какой хитрый малыш, — подхватил пан Гисс. — Я и не увидел, как он залез сюда!
Мама явно не испытывала к Гиссу особой симпатии, ибо не отозвалась ни словом и, подняв Ежика вверх, посадила его в коляску.
Выехали на улицу. Ежик бросил погремушку на тротуар и громко крикнул в знак того, что коляска должен немедленно остановиться. Мама выполнила его просьбу, подняла игрушку и протянула сыну. Однако малыш не отреагировал, потому что его внимание привлекло поведение чистильщика обуви, который обычно сидел под их балконом. Этот человек внезапно перестал чистить ботинки и, не смотря на протесты клиента, которого он только что обслуживал, свернул тряпку и запихнул ее вместе с коробочками гуталина себе в карман. Нетерпеливая мама не ждала, пока Ежик возьмет в нее игрушку, бросила ее малышу и двинулась дальше, толкая перед собой низенькую, плетеную из лозы, коляску. Ежик выглянул из нее и увидел, что чистильщик быстро идет за ними.
Через минутку мама ускорила шаги. Однако ребенок заметил, что они как раз ехали мимо пассажа с застекленной крышей, где расположились лавки с мороженным и игрушками. Ежик показал ручкой на вход в пассаж и громко вскрикнул.
— Ежик, маленький мой. — Мама склонилась над сыном и поцеловала его. — Если будешь послушным, то вскоре придешь сюда с дедушкой, а сейчас мама очень спешит!
Ежик снова заорал и резко поднялся. Коляска пошатнулся, потому что малыш пытался перебросить через его край свою толстенькую ножку в шерстяном чулке.
— Успокойся, мышонок, потому что не поедем туда, где тебе понравится! — предостерегла мама. — А ты знаешь, куда мы едем?
Мальчик на минуту успокоился и внимательно смотрел на Риту.
— До нашей новой хатки, — сказала она. — И ты сможешь бегать по своей новой комнатке!
Это усмирило Ежика на несколько минут, которых было достаточно, чтобы мама доехала с ним до трамвайной остановки. Там малыш тоже вел себя вежливо, потому что трамвай, который люди на остановке называли «десяткой», подъехал очень быстро. Ежик не на шутку разнервничался, когда вдруг какой-то усатый пан поднял его коляску вверх и поставил в трамвае. Мальчик расплакался и долго не мог успокоиться, хотя этот пан, несмотря на слабые мамины протесты, смешил Ежика. Не помогло даже декламирование мамой стихотворений о возвращении папы и о палке, которой его ударили по голове[88] и мамины объяснения, что пан на вершине колонны, мимо которой они проезжали — автор этих стихов. Ребенок угомонился лишь тогда, когда мама показала на большой дом, где, как она объяснила, живут солдаты, которые своими ружьями будут мужественно защищать нашу страну от немцев. Потом они долго и нудно ехали между домами и костелами, а Ежик тем временем засматривался на причудливого щенка, которого держал на коленях элегантный господин с незажженной сигаретой в длинном мундштуке. У песика были острые уши, веселые глаза и черный нос, на котором кожа лежала несколькими складками. Мама назвала его бульдогом, но элегантный пан, улыбаясь, поправил ее, сказав, что это — боксер. Это явно было какое-то необычное существо, потому что, несмотря на недовольство кондуктора, вокруг собачки столпились едва ли не все пассажиры трамвая.