«Готовые к погребению…»
Мысль поразила меня с новой силой. Я вдруг понял, почему эти три сцены смерти казались мне столь гротескными: трупы лежали так, как после долгих месяцев безуспешного лечения мог бы уложить тело усопшего больного врач. Тела Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса были уложены с большим тщанием – по крайней мере, мне так казалось. Тот, кто их убил, позаботился о них после смерти, и от этого кровь стыла у меня в жилах: ведь это означало, что он убивал хладнокровно, обдуманно.
Только эта мысль успела посетить меня, как я прогнал ее. Нет, забота о мертвом теле тут ни при чем. Просто я мешаю прошлое с настоящим, соединяю это злосчастное дело в отеле «Блоксхэм» с моим печальным детским опытом. И я приказал себе думать лишь о том, что видел в каждом номере, и ни о чем больше. Я попытался взглянуть на все глазами Пуаро, не искажая картину воспоминаниями.
Каждая жертва убийства лежала на полу между креслом с откидной спинкой и маленьким столиком. На трех похожих столах в разных комнатах стояли две чайные чашки (у Харриет Сиппель и Иды Грэнсбери) и один стакан из-под шерри (у Ричарда Негуса). В комнате Иды Грэнсбери, 317, на большом столе у окна стоял поднос, нагруженный пустыми тарелками и еще одной чайной чашкой с блюдцем. Эта чашка была также пуста. На тарелках не было ничего, кроме крошек.
– Ага, – сказал Пуаро. – Значит, в этой комнате у нас есть много тарелок и еще одна чашка. Наверняка мисс Ида Грэнсбери ужинала не одна, а в компании. Не исключено, что этой компанией был убийца. Но почему поднос еще здесь, ведь из комнат Харриет Сиппель и Ричарда Негуса их убрали?
– Возможно, они не заказывали еду, – сказал я. – Может быть, им принесли только напитки – чай и шерри, – поэтому никаких подносов в их номерах и не осталось. У Иды Грэнсбери и одежды в два раза больше, чем у тех двоих. – Я показал на шкаф, где на вешалках висело впечатляющее количество платьев. – Вы только поглядите, сколько тряпок – здесь и нижнюю юбку впихнуть некуда. Судя по всему, она собиралась наряжаться.
– Вы правы, – сказал Пуаро. – Лаццари сказал, что все трое заказывали ужин, но нам придется проверить, что именно принесли в каждую комнату. Пуаро не поверил бы ему на слово, если бы не мысль о Дженни – Дженни, чье местопребывание ему до сих пор неизвестно! Дженни, которая находится примерно в том же возрасте, что и жертвы – от сорока до сорока пяти лет, я думаю.
Я отворачивался всякий раз, когда Пуаро наклонялся над жертвой и проделывал что-то с запонкой у нее во рту. Пока он проводил свои расследования, издавая разные восклицания, я смотрел то в камин, то в окна, избегая думать о руках, которые уже никогда никому не пожать, вспоминая вместо этого свой кроссворд и прикидывая, в чем я мог ошибиться. Вот уже несколько недель я бился над составлением кроссворда для газеты, но пока не преуспел.
Осмотрев все три комнаты, Пуаро настоял, чтобы мы вернулись на второй этаж, в номер Ричарда Негуса, 238. Интересно, если я войду туда еще раз-другой, то, может, привыкну? Хотя до сих пор от частоты повторения ничего не изменилось. Шагнуть снова в комнату Ричарда Негуса было для моего бедного сердца все равно что влезть на крутую гору, зная, что самое тяжкое испытание ждет его наверху.
Пуаро, не подозревая о моем несчастье, которое я, надеюсь, успешно скрывал, встал посреди комнаты и произнес:
– Bon. Вот та комната, которая особенно отличается от остальных, n’est-ce pas? Правда, в комнате у Иды Грэнсбери стоит поднос с грязными тарелками и дополнительной чашкой, зато здесь вместо чайной чашки бокал из-под шерри, да к тому же окно распахнуто во всю ширь, тогда как в других комнатах окна закрыты. В комнате мистера Негуса невыносимый холод.
– Так было и тогда, когда мистер Лаццари вошел и нашел Негуса мертвым, – сказал я. – С тех пор здесь никто ничего не трогал.
Пуаро шагнул к открытому окну.
– А вот и замечательный вид, который хотел показать мне месье Лаццари – окно выходит в сад. Из комнат Иды Грэнсбери и Харриет Сиппель вид совсем иной – оттуда виден «изумительный Лондон». Видите деревья, Кэтчпул?
Я заверил его, что вижу, гадая при этом, уж не записал ли он меня в круглые идиоты. Разве можно было не заметить деревья, которые росли прямо под окном?
– Еще одно отличие этой комнаты состоит в положении запонки, – сказал Пуаро. – Вы обратили внимание? Запонки во рту у Иды Грэнсбери и Харриет Сиппель лишь слегка виднеются между губ. А у Ричарда Негуса запонка лежит куда глубже, почти у самой гортани.
Я открыл было рот, чтобы возразить, потом передумал, но было уже поздно. Пуаро прочел все по моим глазам.