Последней под испытующий взгляд юриста попала Кора Ланскене. В этом была известная закономерность, ведь и в семье Кора оказалась последышем. Появление на свет самой младшей сестры Ричарда стоило жизни ее матери. Этой кроткой женщине было уже под пятьдесят, и десяток родов (трое детей умерли во младенчестве) она не перенесла. Бедная маленькая Кора! Всю жизнь она доставляла хлопоты окружающим, особенно своей привычкой говорить вещи, которым лучше бы оставаться невысказанными. Все старшие братья и сестры были очень добры к ней, прощая ее недостатки и покрывая промахи в обществе. Как-то никому и в голову не приходило, что Кора выйдет замуж. Она не была особенно привлекательной девушкой, и ее довольно неуклюжие заигрывания с гостившими в доме молодыми людьми обычно заставляли тех поспешно ретироваться. Затем появился этот Ланскене, полуфранцуз, с которым она встретилась в художественной школе, где брала благопристойные уроки акварельной живописи, чтобы потом рисовать цветы. Но каким-то ветром ее занесло в класс живой натуры, где она и познакомилась с Пьером, после чего объявила дома о своем намерении выйти за него замуж. Ричард Абернети решительно воспротивился: увидев Пьера, он сразу заподозрил, что тот просто-напросто ищет жену с основательным приданым. Пока Ричард наводил справки о прошлом Ланскене, Кора сбежала с ним и обвенчалась. Ланскене был отвратительным художником, и, с какой стороны ни взгляни, его никак нельзя было назвать особо порядочным человеком, но Кора души в нем не чаяла. Она так и не простила своим родным их отношения к ее ненаглядному Пьеру. Впрочем, Ричард Абернети все-таки назначил сестре щедрое содержание, на которое, по мнению Энтвисла, парочка, вероятнее всего, и жила. Он бы крайне удивился, если бы Ланскене когда-нибудь заработал своей мазней хоть грош. Он, припоминал Энтвисл, скончался лет двенадцать назад. И вот теперь его вдова, женщина с сильно расплывшейся и весьма нескладной фигурой, облаченная в очень претенциозное и довольно безвкусное черное платье с оборками, вернулась в дом, где когда-то жила девочкой и девушкой. Она расхаживает по комнате, трогая одну вещь за другой и вскрикивая от удовольствия, когда что-то напоминает ей какой-нибудь эпизод из детства. Она почти не скрывает, что смерть брата не вызвала у нее особой скорби. Впрочем, размышлял Энтвисл, Кора никогда не любила и не умела притворяться.
Вновь войдя в комнату, Лэнскомб произнес приличествующим случаю приглушенным голосом: «Кушать подано».
ГЛАВА 2
После восхитительного супа и множества холодных мясных блюд, запиваемых превосходным шабли[1], похоронная атмосфера несколько разрядилась. Никто из присутствующих не скорбел особенно по поводу смерти Ричарда Абернети, поскольку никто из них не был с ним по-настоящему близок. Их манеры были подчеркнуто сдержанны, а голоса приглушенны, как того требовали приличия (правда, это не относилось к Коре, которая явно была настроена весело). Но когда приличия были соблюдены, ничто не мешало им возобновить нормальную беседу. Мистер Энтвисл поощрял подобное поведение. У него был богатый опыт по части похорон, и он точно знал, когда и что надлежит делать.
Когда все встали из-за стола, Лэнскомб предложил подать кофе в библиотеку. Это соответствовало его понятиям о благопристойности. Наступило время поговорить о делах, иными словами, о завещании, и библиотека, с ее книжными шкафами и тяжелыми занавесями красного бархата, как нельзя лучше подходила для этого. Он подал кофе и вышел, плотно притворив за собой дверь.
После нескольких отрывочных фраз все начали вопросительно поглядывать на Энтвисла. Он немедленно отреагировал, предварительно взглянув на часы.
– Я должен успеть на поезд в пятнадцать тридцать, – начал он.
Оказалось, что все остальные тоже были должны попасть на этот поезд.
– Как вам известно, – продолжал юрист, – я являюсь душеприказчиком Ричарда Абернети.
Его тут же перебила Кора Ланскене:
– А я и не знала! Оставил он мне что-нибудь?
Бросив на миссис Ланскене укоряющий взгляд, старый юрист сказал:
– Примерно год назад завещание Ричарда Абернети было очень простым. За исключением нескольких мелких сумм, он оставлял все своему сыну Мортимеру.
– Бедный Мортимер, – вновь не удержалась Кора. – Уже взрослый человек, и вдруг этот ужасный детский паралич!