– А ведь я тебя ищу, – произнес я нарочито беспечно.
– Правда? В чем дело?
– Пуаро кое-что просил тебе передать.
– Да?
– Он просил выбрать момент, когда мы будем одни, – сказал я, многозначительно понизив голос и украдкой наблюдая за выражением его лица. Я наслаждался своим умением создавать нужную атмосферу для разговора.
– И что же? – с обычным умным видом спросил Лоренс.
Интересно, догадывается ли он, о чем я собираюсь сказать?
– Пуаро просил передать следующее, – произнес я почти шепотом. – Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется.
– Что?! Какую еще чашку?
Лоренс уставился на меня в неподдельном изумлении.
– Неужели ты сам не понимаешь?
– Конечно нет. А ты?
Я покачал головой.
– О какой кофейной чашке идет речь?
– Честно говоря, не знаю.
– Пусть лучше твой друг поговорит с Доркас или с другими служанками. Это их дело – следить за посудой. Я чашками не интересуюсь! Знаю только, что у нас есть другой старинный кофейный сервиз, которым никогда не пользуются. Если бы ты его видел, Гастингс! Настоящая вустерская работа! Ты любишь старинные вещи?
Я снова покачал головой.
– О, ты многого себя лишаешь! Нет ничего приятней, чем держать в руках старинную фарфоровую чашку. Даже смотреть на нее – наслаждение!
– И все-таки, что мне сказать Пуаро?
– Передай ему, что я не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.
– Хорошо, я так и скажу.
Попрощавшись, я пошел в сторону дома, как вдруг Лоренс окликнул меня:
– Подожди, Гастингс! Повтори, пожалуйста, еще конец фразы. Нет, лучше даже всю целиком.
– Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется. Ты по-прежнему не понимаешь, о чем идет речь? – спросил я со скорбью в голосе.
Лоренс пожал плечами.
– Нет, но очень хотел бы понять.
Из дома раздался звук гонга, возвещающего приближение обеда, и мы с Лоренсом отправились в усадьбу. Пуаро, которого Джон пригласил остаться на обед, уже сидел за столом.
Во время застольной беседы все старательно избегали упоминания о недавней трагедии.
Мы обсуждали ход военных действий и прочие нейтральные темы. Но когда Доркас, подав сыр и бисквит, вышла из комнаты, Пуаро внезапно обратился к миссис Кавендиш:
– Простите, мадам, что напоминаю вам о неприятном, но у меня появилась маленькая идейка, – «маленькие идейки» Пуаро стали притчей во языцех, – и мне хотелось бы задать пару вопросов.
– Мне? Что ж, извольте.
– Благодарю, мадам. Меня интересует следующее: вы утверждаете, что дверь из комнаты мадемуазель Синтии, ведущая в комнату миссис Инглторп, была заперта, не так ли?
– Конечно, – удивленно проговорила Мэри Кавендиш. – Я так и сказала на дознании.
– Я имею в виду, – пояснил Пуаро, – что она была на задвижке, не просто заперта?
– А, вот вы о чем. Не знаю. Я сказала «заперта» в том смысле, что не могла открыть ее. И потом, кажется, все двери были закрыты на задвижку.
– Так вы не можете точно сказать, на ключ или на задвижку.
– Не могу.
– А сами вы, войдя в комнату миссис Инглторп, не заметили, как она была заперта?
– Нет. Я не посмотрела.
– Я посмотрел, – вступил в разговор Лоренс. – Она была заперта на задвижку.
– Этот вопрос выяснили, – мрачно пробормотал Пуаро.
Я не мог не порадоваться тому, что хоть одна из его «идеек» пошла прахом.
После обеда Пуаро попросил меня проводить его до дома.
Я согласился не слишком охотно.
– Вы злитесь на меня? – спросил он, когда мы достигли парка.
– Нисколько, – сухо отозвался я.
– Вот и хорошо. А то я очень боялся, что ненароком вас обидел.
Я ожидал услышать не только это, ведь холодная сдержанность моего ответа была совершенно очевидной. Но дружелюбие и искренность его слов сделали свое дело, и мое раздражение вскоре прошло.
– Я передал Лоренсу то, что вы просили.
– И что он сказал? Наверное, был очень удивлен?