Я пожал плечами и вдруг... вдруг с ужасом понял все! В эту секунду у меня было только одно желание – чтобы Джон подольше оставался в неведении. Стараясь не показать виду, я внимательно посмотрел на него. Джон что-то напряженно обдумывал, и я вздохнул с облегчением – похоже, он не догадывался о том, в чем я уже не сомневался: Бауэрстайн имел сообщника!
Нет, этого не может быть! Не верю, что такая очаровательная женщина, как миссис Кавендиш, способна убить человека! Впрочем, история знает немало подобных примеров. Внезапно я вспомнил тот первый разговор с Мэри в день моего приезда. Она утверждала, что яд – это оружие женщин. А как объяснить ее волнение во вторник вечером? Может быть, миссис Инглторп узнала о связи Мэри с Бауэрстайном и собиралась рассказать об этом Джону? Неужели миссис Кавендиш выбрала такой страшный способ, чтобы заставить ее замолчать?
Я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и мисс Говард. Так, значит, они имели в виду Мэри! Вот, оказывается, во что не хотела поверить Ивлин! Да, все сходится. Неудивительно, что Ивлин предложила замять дело. Теперь стала понятной и ее последняя фраза: «Но ведь сама Эмили...», действительно, миссис Инглторп сама предпочла смерть позору, который угрожал ее семье.
Голос Джона отвлек меня от этих мыслей.
– Есть еще одно обстоятельство, доказывающее, что ты ошибаешься.
– Какое? – спросил я, обрадовавшись, что он уводит разговор в сторону от злополучного какао.
– Зачем Бауэрстайн потребовал провести вскрытие? Ведь Вилкинс не сомневался, что мама умерла от сердечного приступа. Непонятно, с какой стати Бауэрстайн стал бы впутываться в это дело?
– Не знаю, – проговорил я неуверенно, – возможно, чтобы обезопасить себя в дальнейшем. Он же понимал, что поползут разные слухи, и Министерство внутренних дел все равно могло потребовать провести вскрытие. В этом случае Бауэрстайн оказался бы в очень затруднительном положении, поскольку трудно поверить, что специалист его уровня мог спутать отравление стрихнином с сердечным приступом.
– Пускай ты прав, но я, хоть убей, не понимаю, зачем ему понадобилась смерть моей матери.
Я вздрогнул – только бы он не догадался!
– Я могу и ошибаться, поэтому очень прошу тебя, Джон, чтобы наш разговор остался в тайне.
– Можешь не беспокоиться.
Тем временем мы подошли к усадьбе. Поблизости раздались голоса, и я увидел, что под старым платаном, как и в день моего приезда, был накрыт чай.
Я подсел к Синтии, уже вернувшейся с работы, и сказал, что Пуаро хотел бы побывать у нее в госпитале.
– Буду очень рада. Надо договориться, чтобы он приехал к чаю. Мне очень нравится ваш друг, он такой забавный! Представляете, на днях заставил меня снять брошку и затем сам ее приколол, утверждая, что она была приколота не совсем ровно.
Я рассмеялся.
– Это на него похоже!
– Да, человек он своеобразный.
Несколько минут мы сидели молча, затем Синтия, украдкой взглянув на миссис Кавендиш, сказала шепотом:
– Мистер Гастингс, после чая я хотела бы поговорить с вами наедине.
Ее взгляд в сторону Мэри вселил в меня подозрение, что эти две женщины, похоже, недолюбливали друг друга. «Печально, – подумал я, – неизвестно, что ждет Синтию в будущем. Ведь миссис Инглторп не оставила ей ни пенни. Надеюсь, Джон и Мэри предложат девушке остаться в Стайлз, по крайней мере до конца войны. Джон очень привязан к Синтии, и, думаю, ему будет нелегко с ней расстаться».
Джон, выходивший куда-то из комнаты, снова появился в дверях. Его лицо было непривычно сердитым.
– Чертовы полицейские! – сказал он возмущенно. – Всю усадьбу вверх дном перевернули, в каждую комнату сунули нос – и все безрезультатно! Так больше продолжаться не может. Сколько еще они собираются болтаться по нашему дому? Нет, хватит, я хочу серьезно поговорить с Джеппом.
– С этим Джеппом и говорить-то противно, – буркнула мисс Говард.
Лоренс высказал мысль, что полицейские, возможно, создают видимость бурной деятельности, не зная, что делать дальше.
Мэри не проронила ни слова.
После чая я пригласил Синтию на прогулку, и мы отправились в ближайшую рощу.
– Мисс Мердок, кажется, вы хотели мне что-то сказать.
Синтия тяжело вздохнула. Она опустилась на траву, сняла шляпку, и упавшие ей на плечи каштановые волосы зазолотились в лучах заходящего солнца.
– Мистер Гастингс, вы такой умный, такой добрый, мне просто необходимо поговорить с вами.
«До чего же она хороша, – подумал я восхищенно, – даже лучше, чем Мэри, которая, кстати, никогда не говорила мне таких слов».