Условным корабельным днём он поднялся на палубу, дождавшись, пока гепард удалится туда после обеда.
Он лежал на краю крышки самого первого контейнера, почти невидимый в вечной туманной ночи аномалии. Прожекторы, освещавшие им путь, бросали на него свет, рассеянный густыми скоплениями частиц. Вальтер остановился рядом, натянув на голову капюшон толстой куртки и сунув руки в карман.
— Можно с тобой поговорить? — глухо спросил он сквозь респиратор. Гепард повернул голову и дёрнул кончиком хвоста. Вальтер видел, что в этом облике Кан почти забывает свою человеческую сущность, и чувствовал себя довольно глупо, разговаривая с животным. Он понимал гепарда лучше, чем тот — его.
— Нет, не здесь. Здесь я не могу. Туман и прочее…
Гепард смотрел на него несколько секунд, затем обернулся человеком. Вальтер испытал невольную зависть. Снаружи температура приближалась к минус пятнадцати, а Кан выглядел так, будто ему всё время было жарко.
— Поговорить о чём? — спросил он.
— Не здесь, — повторил Вальтер. — Как ты вообще можешь тут находиться, в этой пыли и темноте?
— Здесь никого не бывает, — ответил Кан. — А туман я отгоняю, это несложно.
— Чтобы постоянно поддерживать заклинание, нужно много усилий, — заметил Вальтер.
— Не постоянно. Только когда я здесь. И оно не требует особых сил. Так о чём?
— Это личный разговор.
Кан смотрел на него выжидательно. Его длинные чёрные волосы слегка развевались против движения «Грифона», но ход корабля никак не влиял на туман. Впервые Вальтер обратил внимание, что туман движется по собственным законам: его завихрения, попадавшие в прицел прожекторов, оставались рядом с кораблём, не уносясь прочь, наполняя захваченное светом пространство бесформенными клочками, спиралями и щупальцами.
Вальтер вздохнул и уселся на холодную крышку. Как бы он ни готовился к этому разговору, ему было неловко признаваться в собственной неопытности.
Захваченный притяжением корабля, перед ним завивался клочок тумана. Вальтер повернул к Кану лицо, закрытое респиратором и очками.
— У тебя когда-нибудь была девушка?
Ему всё же удалось удивить оборотня.
— Девушка? — переспросил Кан со смешком. — Ты об этом хотел поговорить?
— Об этом.
Даже не глядя на него, Вальтер мог бы догадаться, о чём он думает. Что это неуместно, что это глупости. Но у Кана была схожая ситуация, и пока что Вальтер вежливо об этом молчал.
— Была. Были, — поправился он.
— Как ты за ней ухаживал?
— Я не ухаживал, — сказал Кан. В его голосе Вальтер не уловил ни тени насмешки и с облегчением выдохнул. — У нас были не те отношения, где требуются ухаживания. — И добавил:
— Ведь это не праздный вопрос? Ты о Томе говоришь?
— Да, о ней, — признался Вальтер. — Ну болтаем мы в столовой, и что дальше? Здесь ведь ничего нет, ни кафе, ни кино…
— Есть внутренняя сеть. Возможно, там что-нибудь завалялось.
— Я туда даже не заходил, — проговорил Вальтер, смущённый собственной недогадливостью.
— Тома не для тебя, — вдруг сказал Кан.
— То есть как не для меня? — Вальтер оторопел. — А для кого же?
Кан пожал плечами.
— Ну извини. Вы друг другу не подходите.
— Это я сам решу, — обиделся Вальтер, но не мог не спросить:
— Почему ты так считаешь? Ей ведь обязательно кто-то нужен, она не справится здесь одна. Ты же видел, какая она беззащитная. Эти двое каждое утро пытают её дурацкими вопросами, Саар без конца ругает, а больше с ней никто не общается…
— Она не беззащитная. Просто ей так выгодно. Это выученная беспомощность. Тома её даже не осознаёт. Как и ты, думает, что она такая и есть.
— Она действительно такая, — кивнул Вальтер. — Я это вижу. Она не играет роль. Она ведёт себя искренне.
Какое-то время Кан смотрел на него безо всякого выражения, а потом сказал:
— Зачем тебе мой совет, если ты читаешь язык тела и можешь сам увидеть, нравишься ты ей или нет? Просто проверь все варианты — их не так уж много, какой-то подойдёт.
— Я ей нравлюсь, — убеждённо сказал Вальтер. — Ведь раньше на неё никто не обращал внимания. Она слепая, забитая, и старуха эта ещё… — Он прикусил язык, но Кан не отреагировал на его слова. Вальтер помолчал, однако ответа не дождался.
— Проклятые вспышки, — буркнул он, прикрывая глаза. — Как братьям удалось так быстро их блокировать? Как они разобрались, что это такое?
— Ага! — Кан слегка оживился, выйдя из своего анабиоза. — Я тоже сначала не понял.
— А я и сейчас не понимаю.
— Ты вообще не пользовался сетью? Туда с первого дня выкладывают все данные. И в лаборатории не заходил? — Он не стал дожидаться очевидного ответа и продолжил:
— Это место каким-то образом отключило у нас в мозгу программу-дискриминатор. Наш мозг умеет регистрировать фотоны только после того, как на сетчатку их упадёт определённое количество. Здесь этот механизм отказал. Вспышки, которые мы видим — самопроизвольное срабатывание; такое бывает со старыми однофотонными детекторами. Ну а заодно и с нашим мозгом. Братья просто вернули всё на свои места.
— И что, они до сих пор держат это заклинание? — удивился Вальтер.
— Нет, конечно. Если тебя интересуют технические детали, сходи к Сверру. Он здесь главный колдун.
— И всё же, — вернулся Вальтер к тревожившей его проблеме. — Если бы ты захотел ухаживать за женщиной, как бы ты поступил?
— Я бы разобрался, что ей нравится, и делал бы это вместе с ней, — сказал Кан. — Но сомневаюсь, что у Томы есть правильный ответ на этот вопрос.
— На какой?
— Она не знает, что ей нравится, — ответил Кан и обернулся гепардом.
— Я закончила суточное картирование, — сказала Ева Селим. У неё за спиной ярко белела стена медотсека. — Получите результаты. Сначала лондонские снимки, для сравнения. — Она исчезла с экрана монитора, и перед братьями высыпало два десятка изображений мозга; разноцветные пятна и полосы на чёрном фоне говорили об активности проводящих путей и зон. — Каждый снимок — активность за час. Кликните на любом и получите динамику. Это мой обычный рабочий день.
Братья смотрели на изображения не дольше десяти секунд, потом Франц сказал:
— Давай сегодняшние.
Секунду экран оставался чёрным, а потом вспыхнул всеми цветами радуги.
На картах мозга Евы, сделанных в течение последних суток, заполненные цветом пространства пылали в несколько раз ярче, чем на снимках первой серии. Магистрали, подсвеченные оттенками синего и голубого, тянулись в глубине структуры, пучками и нитями расходясь к коре. Ярче всего светил затылок, зрительная зона коры и ведущие к ней пути. Братья ошеломлённо рассматривали изображения; Франц — недоверчиво, Джулиус — с восторгом.
— Ева! Ева! — наконец, позвал он.
— Что скажешь? — спросила она.
— Чёрт, что творится у тебя в голове?
— Не имею представления. И думаю, это творится не только у меня, — она помолчала. — Завтра картирую Вайдица.
— Слушай, твоя зрительная зона просто с ума сходит с четырёх до пяти. Что ты в это время делала?
— Поднималась на палубу, — ответила Ева. — Моторные области не затронуты, ну это и понятно. Слуховые более-менее. Вот зрительные — это да. Вход увеличился в разы.
— Мы получаем столько информации, что нас должно постоянно глючить…
— Такая сенсорная перегрузка отключила бы тебя в два счёта, — сказала Ева. — Процессор должен был давно перегреться и зависнуть, но этого не происходит. Если бы не снимки, мы бы ничего не узнали. Мы что-то видим, но сознание эту информацию почему-то не получает.
— Туземцы не видели больших кораблей. Наш мозг воспринимает только то, что ему знакомо, что он может различить. И много фильтрует даже там, дома. Он умнее нас, нет? Или коварный лжец?