Саар не скрывала своего отвращения к нему. Поначалу он немного её опасался, но дни шли, и ничего не происходило. Он спросил Тому, говорила ли с ней старуха. «Бабушка» говорила и даже наложила на неё заклинание, «чтобы не было детей» (Вальтер не знал, как к этому отнестись — дети были ему не нужны, но реакция Саар свидетельствовала, как низко она его ценит). Однако отношение Саар было по крайней мере объяснимо и предсказуемо. То, как менялось отношение Кана, ставило его в тупик.
Оборотень испытывал к нему всё возрастающий интерес. Прежнее недовольство его компанией, досада и равнодушие сменились любопытством, а затем симпатией. Это было необъяснимо. Сперва он решил, что нечто, повлиявшее на команду Ормонда, влияло и на него, но нет: Кан оставался прежним, ходившим на грани, и Вальтер догадывался, на кого падёт этот меч. Что он в нём видел, почему вдруг обратил внимание и проникся столь неожиданным, а главное, искренним дружелюбием? Этого Вальтер не знал.
Как не знал и того, почему вдруг адмирал Ганзориг начал считать его своим личным врагом.
— Их всего пять, — сказала Саар, стоя посреди небольшой комнаты, одной из многих в трюме, где хранились припасы и полезные в походе вещи. — И ни одного двухголового.
Мика фыркнула.
— Они всё предусмотрели, — Саар взглянула на лейтенанта.
— Нам повезло, что снаружи можно дышать, — ответила Мика. — Они были почти уверены, что придётся выходить в них.
— И я должна буду его надеть?
— Да. Эта модель используется для работы в открытом космосе. Кислорода хватит на всё время перехода, с запасом.
— Он тяжёлый?
— Там вы вряд ли почувствуете его тяжесть, — ответила Мика. — Но он удобный. Хотите примерить?
— Не хочу, но придётся, — буркнула Саар, проведя рукой по ткани скафандра. Она была грубой, словно покрытая застывшим клеем. — Надо потренироваться.
— Тогда я распоряжусь, чтобы его доставили к лифту на палубу. Ваше заклинание сможет поддерживать себя само?
— Я не знаю, что у меня там получится. Может, вообще ничего.
Мика смотрела на неё со смесью сочувствия и восхищения.
— Вы очень смелая, — сказала она. — С ними почти невозможно спорить, они всегда всё знают наперёд. А вам это удаётся.
Саар вспомнила, что Кан говорил о Томе и её плане.
— Я не смелая, — ответила она. — Просто выполняю то, ради чего меня сюда взяли. Но я не самоубийца, поэтому хочу, чтобы они не слишком увлекались своими идеями и иногда думали о безопасности. Если бы я отказалась от предложения Легиона, то куковала бы сейчас в Монголии. А если бы Имперскому Двору всё же удалось меня поймать, сидела бы в тюрьме… в лучшем случае. Так что смелость здесь не при чём.
Мика с важным видом кивнула.
— Ещё как причём.
Позже Саар проводили в герметичную камеру, переделанную из части контейнера; лифт вёл на палубу, где она должна была работать при переходе. Она облачилась в скафандр — самостоятельный модуль, в котором, как ей было сказано, она сможет находиться в среде измерения, но который не сумеет полностью защитить её от гамма-лучей. Сделать это для себя и всего корабля — её работа. Поначалу скафандр казался ей неповоротливым, неудобным и тяжёлым. Но после полутора часов работы она приноровилась к нему и под конец перестала замечать. Вернувшись в каюту, она мгновенно уснула, несмотря на ранний час, и не видела, как вечером к ней заглянул Кан и ушёл, не став её будить.
Микроботы, о которых Ева рассказала Саар, а та — никому, имелись и у близнецов. Следящие за здоровьем импланты были поставлены много лет назад, когда братья только начинали свои опасные эксперименты с тканью пространства-времени, однако их модель была иной и не позволяла управлять работой организма на расстоянии. Обычно импланты молчали и не передавали информацию. Сейчас, на корабле, братья разрешили включить их, но Ева почти не следила за показаниями: они вызывали в ней безотчётную тревогу, словно сумрак, в который смотрит ребёнок, видя очертания знакомых предметов и превращая их в своём воображении в нечто чуждое и пугающее. Сигнализацию она отключила: братьев охранял фамилиар, но главной причиной было то, что время от времени они оказывались в странном, ни на что не похожем состоянии, которое могло включить тревогу, но не являлось критическим. Ева не знала, что с ними в это время происходит. Ей был знаком рисунок сигналов, когда они мысленно общались друг с другом. Она знала, когда они приезжали в свою каюту после рабочего дня, и Балгур делал им массаж. Но иногда их сигналы становились непонятными. Поначалу она думала, что они принимают наркотик, вызывающий активацию центров удовольствия и систем вознаграждения, но затем это состояние сменялось другим, и на экране возникали волны и пики, как при эпилептической активности. Скоро оба их мозга синхронизировались в тета-ритме. Затем в них выделялось несколько участков, которые Ева не считала чем-то примечательным до тех пор, пока однажды не выяснила, что эти области активизировались у людей во время молитв. «Они молятся?», недоумевала Ева, отчего-то чувствуя себя неловко, словно подглядывала в замочную скважину. Она знала, что братья выросли в семье священника, но они никогда не говорили о религии и не казались религиозными людьми.
За всё время работы с близнецами Ева лишь трижды видела такое состояние. Четвёртый раз случился на корабле, за день до перехода.
17
В крови кипели вещества, которые ввела ему Ева, чтобы организм выдержал бешеную скорость бега, и теперь он с трудом заставил себя остановиться. То, в чём двигался «Грифон», странная субстанция, по которой он сюда бежал, затвердела на морозе, пробиравшем чёрного гепарда до костей. Однако то, что открылось его глазам, приводило в большее смятение, чем любой мороз.
За несколько километров до цели он начал чувствовать, что бежит в гору. Поначалу уклон был едва заметен, но даже своей звериной сущностью он понимал — такого быть не должно. Первые десять километров он мчался в полной темноте, но сбиться с пути невозможно, если направление всего одно. С места, где «Эрлик» засёк зонды «Грифона», он начал видеть тусклые оранжевые отсветы. Чем ближе он подбегал, тем ярче сияли частицы, образуя теперь сложные геометрические фигуры; они исчезали, когда он проносился сквозь них, и собирались за его спиной в иные формы.
Но теперь он мог остановиться. Здесь было начало координат, и на расширение пространства влияла новая сила.
Застывшая жидкость вздымалась на пятьсот метров: это был настоящий холм с гладкими, ровными склонами крутизной 30–35 градусов. На вершине застыл «Эрлик», казавшийся отсюда крошечной песчинкой под устрашающим тёмно-оранжевым небом.
Геометрия пространственной трубы изменилась. Над холмом и «Эрликом» нависла исполинская конструкция, простиравшаяся от горизонта до горизонта — широкой окружности, похожей на жерло вулкана, внутри которого находился корабль. Искривлённая поверхность неба говорила о том, что это сфера, но то был лишь намёк на форму. Она представляла собой Соседей, слившихся в единое целое.
Нижняя точка шара находилась в паре километров над «Эрликом». Кан обернулся человеком, не опасаясь, что с корабля заметят движение силы, раз уж его не засекли до сих пор, и мгновенно начал соскальзывать назад. Ему пришлось частично вернуть себе облик гепарда и упереться когтями в лёд. Он видел доказательство того, о чём не раз говорил Ганзориг: Соседи — не просто огоньки в небе, а сложные структуры, которые стыковались друг с другом и переплетались своими частями. Поверхность шара, который они образовывали, напоминала спаянные детали немыслимых двигателей, архитектурные элементы чуждых миров, огромные арки и выступы, разбросанные на первый взгляд хаотично, но создающие впечатление общей гармонии. Кану казалось, что в этом нагромождении он вот-вот увидит нечто знакомое, хотя то было естественное стремление сознания найти порядок в хаосе.