Стиснув зубы, Вальтер поднялся. Кан ждал, и переводчик не решился ни сказать то, что думал, ни сделать того, что хотел.
Дождавшись, пока Вальтер поднимется по лестнице, он вернулся в каюту. Девушка сидела на кровати, завернувшись в одеяло. С волос капала вода, на ковре под мокрыми ногами образовалась тёмная лужица. На лбу уже росла большая круглая шишка. Кан захлопнул дверь и встал напротив. Он молча рассматривал Тому, а потом сказал:
— В чём твоя цель? Чего ты хочешь?
Она не ответила.
— Ты могла вышвырнуть его в два счёта, сама, без моей помощи, но знала, что я буду рядом, и ничего не сделала. Ты связала нас ещё сильнее. Знаешь, мне не нравится играть в тёмную. Из нас двоих слеп только я. — Он опустился на колени и коснулся металлическими когтями её шеи. — Ты думаешь, что можешь управлять нами, вести нас по своим развилкам, но со мной у тебя ничего не выйдет. Я не собачка на твоём поводке.
— Прости, — прошептала Тома. — Уже поздно.
Он замер, убрал руку от её горла, а потом быстрым движением вонзил когти ей в глаза.
— Он идёт к вам, — сообщил Франц Ганзоригу, — так что будьте начеку. Займите его чем-нибудь, пока мы не переправим телескоп. Потом ему станет не до выяснения отношений.
Ганзориг молча глядел на экран. Близнецы ждали. Наконец, он произнёс:
— Вы всё ему прощаете. Что бы он ни сделал. Даже такое!
— Адмирал, мы не прощаем, — Джулиус покачал головой. — Но всё несколько сложнее, чем кажется…
— Неужели? — саркастически воскликнул Ганзориг. — Ещё сложнее, чем сейчас?
— Это трудно объяснить. Должен признаться, мы разделяем тревогу Кана.
Брови Ганзорига поползли вверх.
— Тревогу? Надеюсь, вы не собираетесь разделять ещё и способы её выражения?
— Мы постараемся, — сдержанно улыбнулся Джулиус. — И всё же. Со всеми этими неприятностями мы будем разбираться, когда вернёмся на Землю. А пока — да, энтропия постепенно увеличивается.
Такое объяснение Ганзорига не устроило, но времени было мало, и он спросил:
— Как сейчас Тома?
— Глаз она лишилась, — ответил Франц. — На Земле ей вырастят новые, но ими она тоже не сможет видеть — её проблемы связаны не с глазами. Не знаю, зачем он это сделал, а Тома ничего не говорит. И вряд ли скажет.
— Ясно, — пробормотал Ганзориг, хотя ничего ему не было ясно. — Значит, «Эрлик» остался без врача.
— Мы пришлём вам Вайдица, а Ева вернётся через несколько дней. У вас какие-то проблемы?
— Нет. Но если он начнёт кидаться на людей, я не стану просто на это смотреть.
— Адмирал, вы нам тоже нужны, — усмехнулся Франц. — Вам с ним не справиться.
— Это неизвестно, — процедил разозлённый Ганзориг. На соседнем мониторе появилось зернистое монохромное изображение: проснулся зонд, висевший между двумя кораблями, но пространство, которое он осматривал, было пустым — оборотень уже промчался мимо. — Что-нибудь ещё? — спросил он.
— Берегите себя, — ответил Франц. — И пожалуйста, не геройствуйте. Утром мы переправим телескоп.
В оранжевом свете неба, среди лениво парящих структур тумана, «Эрлик» возвышался над ним, словно «Летучий Голландец», вмёрзший в серые льды за пределами времён. Кан забрался на палубу, но не успел сделать и нескольких шагов, как в голову ему упёрлось автоматное дуло. Он слегка отстранился от обжигающего ледяного металла.
— Мистер Ди, — произнёс Ганзориг. — Извольте знать: мне не нужен помощник, который калечит экипаж и не в состоянии держать себя в руках. Я должен быть уверен, что в любой ситуации могу на вас положиться. Сегодня вы серьёзно подорвали мою уверенность. На своём корабле я ничего подобного не потерплю. Это ясно?
— Да, сэр, — ответил Кан. Ганзориг опустил оружие.
— Есть то, что я должен знать? — спросил он. — Близнецы обеспокоены — правда, не до такой степени, как вы.
— Я бы в них разочаровался, будь им всё равно.
— Готов внимательно вас выслушать.
Кан посмотрел на адмирала.
— Хорошо, — сказал он. — Наверное, с вами я должен был поговорить уже давно. Но только не здесь. — Оборотень кивнул в сторону входной двери. — Если вы не против.
21
Они сидели в медотсеке, глядя на Тому, спавшую за пластиковым стеклом. Ева обещала, что как только раны заживут, она наполнит глазницы гелем, который останется там до возвращения домой. Тома не отвечала на вопросы и вела себя так, словно происшествие её не задело, хотя это была неправда — Саар видела, что при всей своей новой уверенности она уязвлена.
— Вы знаете, что произошло? — наконец, спросила Ева.
— Кажется, догадываюсь. Он много раз говорил, что из-за своего дара Тома может управлять событиями экспедиции так, как ей вздумается. Я не относилась к его словам серьёзно, но теперь… Ещё я сказала ему, что Тома хочет посетить Источник и вылечить глаза.
— Понятно, — кивнула Ева. — Это не нападение. Это жест.
Этот жест, подумала Саар, слишком уж интимный.
— Что вы чувствуете?
Саар отвела взгляд от Томы и посмотрела на врача. Она понимала, почему Ева об этом спрашивает, но не хотела скрывать правду.
— Я злюсь. Он слишком много о ней думает.
Вдвоём с Гаретом они вытащили на палубу ящик с телескопом, собрали его и направили в небеса.
— Нет нужды торчать на холоде, — сказал физик. — Я поставлю программу, так что сиди себе в аппаратной и жми на кнопки.
— На что мне обращать внимание? — спросил Кан. Гарет посмотрел вверх.
— Как ты думаешь, сколько до потолка? — спросил он.
— Километра три-четыре, — предположил Кан.
— Надо запустить зонд, — сказал физик. — Но это твоя задача. У нас — резонатор. Братья хотят поставить пушку, а её ещё надо отладить. Так что дерзай. Программа телескопа несложная, если возникнут вопросы — милости прошу. Только не кидайся на нас, ладно? Здесь есть отличный спортзал и резиновые груши.
Его слова развеселили Кана, и в качестве ответного жеста он помог физикам распаковать и установить в зале резонатора пушку. Помещение сразу приобрело деловой и многообещающий вид.
Вечером он остался в аппаратной один и смог, наконец, испытать программу телескопа. Он настроил его на несколько геометрических фигур, плавающих в разреженном воздухе, и тот начал выискивать их в пространстве, считать и фотографировать. Тем временем Кан наслаждался видом. Он раскачивался в кресле, наблюдая за призмами, тетраэдрами и другими более сложными, не всегда симметричными фигурами, чьих названий он не знал.
— Это фрактал, — сказал Фаннар. Кан вздрогнул от неожиданности.
— Что? — спросил он, приникая к экрану.
— Всё это. Вся эта оранжевая крышка наверху.
Кан поменял задачи телескопа: теперь тот последовательно и неторопливо увеличивал глубину своего проникновения, но когда через пять минут на экране не возникло ничего, кроме всё тех же идеально ровных геометрических фигур, Кан закрыл программу.
— Но его поверхность всегда в движении, — с сомнением сказал он. — Все эти арки, цилиндры, пики, остальные формы…
— У него нет поверхности, — ответил Фаннар. — Объектив телескопа дойдёт до предела своей разрешающей способности, но будет видеть только фигуры тумана.
— Ты знаешь, что это?
Фаннар сделал паузу.
— Ты изменил своё мнение об этой жизни, — сказал он. — Ты больше не хочешь умирать.
Кан опустошённо молчал. Вампир мог бы найти ответ и не задавая вопроса, но из уважения к симбионту не стал этого делать.
— Мне здесь нравится, — признался он. — Если у близнецов получится, они откроют дорогу в новые миры. Наверняка найдётся какой-нибудь и для меня. Пусть это банально, но я хочу увидеть другие планеты… А хуже всего то, что моей жизнью манипулирует человек, который меня даже не знает!
— Это обычное дело, — заметил Фаннар. — К тому же, узнай она тебя, разве она изменила бы своё мнение?
— Мне нет дела до мнения! Будь это мой враг, я бы понял. Кто-то, у кого есть выгода, или кто хочет мести…
— Убей её.
— Она сказала, что поздно.
Фаннар не ответил. Аргумент прозвучал слишком жалко.
— Я чувствовал себя в ловушке. Будто застрял в точке, из которой выходит несколько путей, и не знал, какой выбрать, разрывался между всеми. Любой из них мог быть неверным. Или каждый. Я хотел выбрать все одновременно!