Саар скучала без него и злилась на себя за это. Твёрдо решив общаться с Каном только по делу, она выдержала всего две ночи и на третью, смирившись и ругая себя за слабоволие, отправилась на «Эрлик». Но говорить с ним ей не хотелось, и он не нарушал их молчаливого договора вплоть до ночи после эксперимента с Вальтером.
— Адмирал смотрел на себя в зеркало, — таинственным шёпотом сказал он ей на ухо в момент, когда она хотела вовсе не выслушивать истории. — Знаешь ли ты, что мы похожи на экипаж «Эрлика»? Что мы — жуткие уроды с гнилой кожей и струпьями, лысые, опухшие, или наоборот, тощие, как кочерга. Нас покрывают язвы и бубоны, словно больных чумой…
— Прекрати! — не выдержала Саар. Он довольно рассмеялся. — Что на тебя нашло?
Но Кан не ответил, отложив удовольствие от рассказа на потом. Когда они устали от секса, он продолжил:
— Всё здесь только кажется. Мы галлюцинируем. Мозг нам врёт. Он показывает то, чего на самом деле нет. Мы видим себя такими, какими были до входа в аномалию, но мы изменились. Очень может быть, что «Грифон» тоже изменился. Может, он, как и «Эрлик», полон какой-нибудь гадости, покрыт грибками или колониями бактерий, а мы это не воспринимаем. Зайди к Еве, она тебе покажет. Ганзориг вчера впечатлился.
Саар закуталась в одеяло и посмотрела на Кана.
— Тебе это нравится? — спросила она. — Нравятся те несчастья, которые происходят с нами, которые случились с экипажем «Эрлика»?
— Приключения — вот что мне нравится. Странные события. Многомерные пространства и чёрные дыры. А несчастья — побочный эффект приключений.
— И тебе совсем не жаль людей?
— О, только не говори, что тебя интересуют люди! — воскликнул Кан. — Ты посвящена Сатурну! Я знаю, что это. Ты убила больше человек, чем я видел в своей жизни, так что не стоит взывать к моей жалости — из твоих уст это звучит как насмешка. — Он с улыбкой наблюдал, как Саар медленно садится на постели, не сводя с него глаз. — Но именно поэтому я тобой восхищаюсь. То, что ты делаешь… Ты самая удивительная женщина из всех, кого я встречал!
Он понимал, что провоцирует её, и она действительно разозлилась, но потом вдруг склонила к нему голову и тихо сказала:
— Ты тоже в этом участвуешь. Вносишь свой вклад. И немалый.
— Знаю. Мне нравится разрушать людей. Как и тебе, Саар. Разница в том, что меня таким воспитали, а ты выбрала это осознанно. Но я не хочу иной судьбы. А ты?
Саар молча легла и удобно устроилась рядом с ним. Ей даже не пришлось делать вид, будто она не поняла, что Кан имеет в виду. Подобные вопросы она умела не слышать и давно не искала на них ответов.
Глубокой корабельной ночью Балгур, фамилиар близнецов, стоял у двери каюты и ожидал, когда ему откроют. Сам он не мог входить в жилые помещения — таков был чёткий приказ братьев, и фамилиар, связанный с ними узами подчинения, не мог его нарушить. Но мог обойти. Сознательно или нет, близнецы оставили ему лазейку.
Разумность Балгура не вызывала сомнений, хотя он, как и подобные ему слуги, был воплощённым магическим алгоритмом и не имел жизни до своего призвания. Балгур не мог говорить, но понимал все глаголы и многие другие части речи. Он не мыслил словами, и его собственное бытие, не связанное с выполнением поручений хозяев, складывалось из действий, обусловленных схемой заклятья. Однако в рамках этой схемы тонкая интуиция вела его по сложному поведенческому лабиринту, приспосабливая к миру людей. Один из коридоров лабиринта привёл Балгура к Томе. Фамилиару было запрещено её касаться, но никто не мог запретить ей касаться его.
Она впустила Балгура в первую же ночь, когда он встал у её двери, и он знал, что так будет. Она была его пищей, а он — источником её счастья. Впервые за долгое время фамилиар не голодал и не ограничивал свои потребности — братья никогда не были щедрыми и умели сопротивляться его силе. Интуиция подсказывала, что объём пищи ограничен, но будет пополняться, если не брать всё сразу. Тома замирала в экстазе, охваченная блаженством растворения собственной личности, а Балгур чернел, забирая у неё силу, клеточную энергию и месяцы жизни. Он сам разрывал контакт, оставлял Тому в одиночестве и возвращался к близнецам. Прячась под кроватью, он вновь и вновь переживал минуты насыщения, и приятное чувство сытости убаюкивало его до самого утра.
Когда Кан появился в медотсеке, Ева только кивнула.
— Я ждала тебя ещё несколько дней назад. Была уверена, что адмирал тебе всё расскажет, и ты сразу прибежишь.
— Думаешь, ты меня знаешь? — произнёс Кан. Ева криво усмехнулась, но он выдержал паузу и не стал продолжать. — Как ты открыла эти изменения? Они касаются только нашего облика или здоровья тоже?
Ева медлила с ответом, и Кан сказал:
— Я знаю, что за чип нам имплантировали. У военных это стандартная процедура. Если бы я возражал, то отказался бы его ставить. Так что с нашим здоровьем?
— Оно лучше, чем можно ожидать, — ответила Ева, радуясь, что ей не придётся объяснять, откуда она берёт информацию. — Но это если верить показателям.
— Думаешь, в какой-то момент мы превратились в «овощи», и всё это происходит только у нас в голове?
— Не знаю, Кан. Даже если бы я так думала, то не смогла бы доказать. У нас нет возможности выйти за пределы самих себя и посмотреть на ситуацию со стороны. Если хочешь знать, во что ты здесь превратился, садись за компьютер. Сегодня я возвращаюсь на «Эрлик», готовить камеру восстановления, и у меня полно дел.
Он вооружился зеркалом и принялся изучать свою фотографию. Ева села на кушетку. В присутствии Кана её охватывала тревога, словно рядом был непредсказуемый хищник, который большую часть времени ведёт себя спокойно, но может напасть, когда ему вздумается. Что-то похожее она испытывала и в обществе близнецов. Ей вспомнились слова Ганзорига, но подумать о них обстоятельно Ева не успела. Кан отбросил зеркало и вскочил из-за стола. Он выглядел ошеломлённым.
— Что, страшно? — не удержалась Ева.
Она не рассчитывала на ответ и не получила его. Кан быстро ушёл, и в следующий раз они встретились только на «Эрлике».
Ему снились неуютные, холодные сны, в которых он плутал по узким деревянным коридорам; тёмные доски сгнили, под дырявым полом плескалась вода. В этих коридорах был кто-то ещё; от одних Вальтер хотел убежать, других — найти, но так никого и не встретил.
Что-то коснулось его руки; он отпрянул, всматриваясь в тени. Следующее прикосновение его разбудило. Он приподнялся на кровати и издал хриплый вопль ужаса. Из темноты на него смотрели лунно-белые светящиеся глаза.
— Тсс, — сказало чудовище. — Это я, Тома.
После разговора с Каном Вальтер к ней не подходил, но не столько из-за оборотня, сколько из-за произошедших в ней перемен. Он знал, что тем вечером Кан выколол ей глаза, и не сочувствовал. Наоборот, считал себя отомщённым, парадоксальным образом солидаризировавшись с оборотнем.
Теперь она пришла к нему сама, а в её глазницах светился биогель.
— Это бактерии, — объяснила она. — Ева сказала, они нужны, чтобы потом можно было вырастить новые.
— Что тебе надо?
— Соскучилась, — ответила Тома, и он услышал, что она улыбается. — Я думаю о тебе больше, чем ты того заслуживаешь.
В темноте он не видел её фигуры, но вдруг Тома приподняла одеяло и быстро скользнула к нему в постель. Вальтер почувствовал её голое горячее тело.
— Я скучала, — сказала Тома, обнимая его и прижимаясь к груди. — А ты? Только не говори, что Кан тебя запугал!
Вальтер был слишком удивлён, чтобы возразить. Он недоверчиво и осторожно откликнулся на её ласки, подозревая, что она пришла над ним посмеяться, но Тома была такой страстной, какой он никогда её не видел, и противиться её напору было невозможно.
Он дал понять, что злится на неё, что она перед ним виновата. Если она пришла к нему сама, значит, раньше её всё устраивало. Но прежняя Тома исчезла — покорная, неподвижная девушка осталась в прошлом. В конце концов она вымотала его настолько, что он столкнул её с кровати:
— Ты успокоишься, наконец? Что с тобой?
— Я могу лежать смирно, если хочешь, — с улыбкой ответила Тома.