— Не хочу. Уходи. И не приходи сюда больше. Сиди в своей каюте.
Она оделась, обернулась, на несколько секунд замерев в дверях, и он осознал, что слишком уязвим перед этим светящимся взглядом. Вальтер мог говорить, что угодно, но условия диктовал не он. С момента, когда он ответил на её ласки, им управляла она.
На обоих кораблях наступило затишье. Братья временно оставили всех в покое и занялись своими таинственными делами. Ева начала пропускать экипаж через камеру восстановления. Работа растянулась на долгие дни: один сеанс занимал четыре часа, после которых камера должна была восполнить энергию. Физики, закончив монтаж пушки, ждали указаний близнецов и вычисляли параметры фрактала, строя теории сингулярности, которая могла быть в его истоке и одновременно служила бесконечным дном чёрной дыры на трёхмерной поверхности пространства-времени.
Заручившись поддержкой физиков, Кан предложил Саар свой собственный эксперимент: получится ли у неё работать с фракталом? Сумеет ли она повлиять на его структуру? Насколько далеко простираются её возможности здесь, на изнанке сингулярности?
Саар идею не одобрила. Ей не хотелось без необходимости тратить силы. Братья что-то затевали, а в их уравнениях она присутствовала всегда. Но долго возражать Кану у неё не получалось, и она сдалась, поднявшись на палубу вслед за ним.
И не пожалела. Пространство над кораблём было иным, чем в коридоре, где стоял «Грифон». Она долго разбиралась в его свойствах, увлёкшись и забыв о холоде, пока, наконец, спустя два часа, замёрзшая, усталая, но довольная результатами, не остановила себя, вдруг обнаружив, что всё это время Кан стоял поодаль в своей хамелеонской одежде, почти слившись с оранжевыми отсветами тумана на стене палубной надстройки.
— Я думала, ты ушёл, — удивилась она. — Неужели ты не мёрзнешь? Здесь же больше минус восьмидесяти.
— Немного мёрзну, — ответил он, — но не критично. Что ты выяснила?
— Давай-ка внутрь, — сказала Саар. — В отличие от тебя, я окоченела.
Физики сидели в аппаратной, склонившись над своими планшетами и вооружившись стилусами. Когда Саар вошла, они оба подняли головы и посмотрели на неё с одинаковым выражением лиц.
«Двое, — подумала Саар. — Здесь всех по двое».
— Не знаю, как этот ваш зонд пролетел хотя бы километр, — сказала она, усевшись на свободное место и растирая ледяные руки. — Метрах в ста над кораблём пространство начинает меняться и становится, если можно так выразиться, дырявым. В нём возникают маленькие провалы. Площадь их поверхности всегда одна и та же, но насколько они глубоки, я сказать не могу — в эти ямы невозможно забраться. Они эластичны и очень упруги, любое влияние на них кратковременно, форма отверстий быстро восстанавливается. Они меньше зонда, так что он не смог бы туда провалиться, но эти ямы совершенно точно влияли на его траекторию.
— Это элементы фрактальной структуры, — сказал Юхан. — Возможно, такие же спирали, как та, что над нами. Или фрагменты, которые скручивают пространство в улитку.
— Там, выше, гравитация должна возрастать, — добавил Гарет. — Чем ближе к сингулярности, тем меньше открытых измерений, тем плотнее они сжимаются.
— Через эту вашу спираль ничего не сможет пройти, — сказала Саар. — Я вообще не уверена, что двигаясь в таком пространстве, можно куда-то попасть, особенно если двигаться быстро. Чем быстрее летит зонд, тем сильнее эти дыры будут его тормозить. Кроме того, — она помедлила, — я могу выделить область таким образом, что она окажется изолированной от остальных. Это, конечно, парадокс, потому что я всё равно могу на неё влиять, но, судя по всему, через другие измерения.
Физики переглянулись.
— Нужен ещё зонд, — сказал Гарет. — Госпожа Саар, мы составим вам программу, чтобы проверить кое-какие идеи. Не сейчас, разумеется — завтра иди послезавтра, если вы не собираетесь в камеру.
— Завтра не собираюсь, — проворчала Саар и покосилась на Кана, застывшего в дверях. Он так и не сказал ей, что видел в зеркале, но его смятение было слишком заметным. Саар оставила разговор до лучших времён и теперь, по её мнению, эти времена пришли.
— За тобой должок, — сказала она, оказавшись в его каюте. — Да нет же! — Она отвела его руки. — Перестань.
— Я верну тебе любые долги, — проговорил он, не обратив внимания на её последние слова. — Но сначала покажи, какой ты была в юности.
Саар оторопела. Он никогда не просил ни о чём подобном. Строго говоря, после второго нападения, когда она перестала менять облики, он не заговаривал об этом.
— Зачем? — спросила она, чтобы отвлечь его и собраться с мыслями.
— Мне интересно. Но ты нравишься мне любой. Я знаю, сколько тебе лет, и не ищу в тебе ничего, что обычно интересует психоаналитиков.
Саар фыркнула.
— Хотя, может быть, ищу, — поправил он себя. — Баба Яга — это, кажется, из русского фольклора? Живёт в лесу, ест детей…
Он смолк на полуслове. Желтоватое освещение каюты исчезло; тёмно-синий свет поглотил все остальные. Глаза Саар вспыхнули, словно у ночного хищника; древней старухи больше не было, как не было и человека. Жрицы Сатурна имели облик темнокожих женщин с резкими чертами лица, вызывавшими в памяти индейские тотемные столбы — хищный ястребиный нос, жёлтые раскосые глаза, острые акульи зубы, вытянутые челюстные кости, и человек переставал выглядеть человеком. Жрица сжала кулак. В грудь Кана словно ударили кувалдой. Удар вмиг опустошил его лёгкие, а сила, сжавшая грудную клетку, не дала сделать новый вдох. Она смотрела ему в глаза, ожидая, когда из них исчезнет всё, что ей знакомо, всё, к чему она привыкла за эти месяцы; ей хотелось увидеть, что в нём остаётся в самом конце, что прячется на дне этого получеловека, которого считают неуправляемым, но которым, по её мнению, управлять не так уж сложно. Она до сих пор не разгадала его тайну. Может, сейчас?
Но время шло, а его тело не испытывало трудностей ни от недостатка кислорода, ни от переизбытка углекислого газа. Она не ощущала никакой магии, кроме своей, да он и не успел бы защититься. «В конце концов, — подумала Саар, — почему я на него злюсь? Именно на него, и именно за это?» Она отпустила его, и он с шумом сделал первый вдох.
Глядя, как глубоко он дышит, сидя на краю кровати — всё же это наказание не прошло для него бесследно, — Саар изменила свой облик, вернувшись на много лет назад, когда ей было тридцать, и она была молодой, не слишком умелой, но жаждущей силы. Кан смотрел на неё, и на этот раз она прочла в его взгляде знакомое и такое приятное восхищение.
Она сняла одежду и избавила от неё Кана. Они провели в постели на удивление нежный и спокойный час, а потом Саар сказала:
— Баба Яга ест и добрых молодцев.
— Знаю. Просто хотел немного тебя подразнить. Ты очень нервничаешь… в некоторых ситуациях. Мне нравится, когда ты злишься. А сегодня я увидел твой жреческий облик… Это честь, правда. Ну так что, я отдал тебе долг?
Саар вспомнила, с чего всё началось.
— Ты сбил меня с мысли, — недовольно сказала она. — Я говорила о ваших опытах. Братья мне ничего не поручали…
— Ещё поручат, — успокоил её Кан. — Погоди немного, скоро тут всё закипит.
— Перестань меня перебивать! — рассердилась Саар. — Ты не ответил, что видел в зеркале. Я делаю тебе одолжение, сделай его и ты.
— Ах вот ты о чём, — протянул он. — То есть ты нам эксперименты, а я тебе — тайное признание?
— Именно. Тебя почти невозможно выбить из колеи — твои припадки не в счёт…
— Припадки?!
— Вальтер, Тома, медики… Я, в конце концов!
Он рассмеялся.
— Очень остроумно. Полагаешь, зеркало выбило меня из колеи?
— Уверена.
Он помолчал.
— Тебе не захочется знать.
— Не смей говорить, чего я хочу, а чего нет! — разозлилась она.
Он снова не ответил. Саар ждала, ждала, и ей начало казаться, что он будет молчать до утра. Потом Кан медленно поднял руки и вытянул металлические когти. В полумраке вокруг них побежали маленькие голубые искры.
— Я не могу сказать, что видел в зеркале, — произнёс он. — Но могу сказать, чего там не было. — Он повернул кисти рук, согнул пальцы, и теперь лезвия смотрели прямо ему в лицо. — Там не было меня.
Будучи капитаном «Эрлика», Ганзориг не мог забыть об этих проблемах, даже если бы очень хотел. Капитанская каюта и реакторный отсек стали его головной болью, и не думать о тех, кто в них скрывается, было невозможно. Слова братьев значили мало, когда он проходил мимо двери капитанской каюты. Иногда Голос молчал, иногда говорил — в основном одно и то же, об откровениях, братьях Морганах, о том, что все они больны, — и с какого-то момента Ганзоригу начало казаться, что это не живой, разумный человек, а компьютер с разными вариантами одних и тех же фраз.